— Ирена, ты понимаешь, что шла к этому всю жизнь? Теперь все это твое, ты достигла успеха! Еще совсем немного — и ты окажешься в одном ряду с Диором, Кавалли, Ив Сен Лораном! Тебя открыли здесь, как Черутти! Мы будем участвовать на Неделе прет-а-порте в Париже! Ты представляешь, что еще у нас впереди?
Наивный, маленький мальчик! Он совсем не понимал, что происходило с его матерью. Ирена только машинально кивала головой, равнодушная к восторгам сына. Успех коллекции был, бесспорно, приятен ей, но не занимал более всех мыслей, как это было раньше. Что-то изменилось в ней после этой поездки в Москву: газетные статьи перестали тешить самолюбие, работа, вопреки обыкновению, перестала быть делом жизни, в один момент превратившись в обузу. Это сначала удивило, а потом и раздосадовало Свенцицкую. Ей приходилось переламывать себя, чтобы начинать думать о дальнейшей работе. Она, конечно, продолжала давать интервью и встречаться с перспективными заказчиками, но все это было ей уже неинтересно и давалось через силу.
Через несколько дней они с Эженом улетели во Францию. Ирена надеялась, что там все снова станет на свои места, что осенний парижский воздух освежит ее, вернет силы и вдохновение.
…Она бродила, закутавшись в черную шерстяную шаль, по шумным парижским бульварам, глядя, как ветер кружит золотые опавшие листья. От площади Конкорд — к Тюильри, оттуда — к Опера… Какая ранняя холодная осень в этом году! Какой неуютный и серый нынче Париж! Совсем чужой, неприветливый, неродной…
Осень всегда была для нее временем творчества, но сейчас Ирена не чувствовала в себе желания творить. Душа замерла в каком-то нехорошем предчувствии, хотя Ирена усердно гнала от себя дурные мысли. Ей отчего-то не хотелось обновлять гардероб, хотя во всех витринах выставлены были новые осенние коллекции. Трудно было ходить на светские тусовки, общаться с людьми, но она заставляла себя это делать. Получалось не слишком удачно, старые знакомые недоуменно пожимали плечами. Все думали, что после успеха в Милане Свенцицкая вернется окрыленной, счастливой, с сотней новых планов…
А ей было просто страшно думать о будущем. Впервые в жизни она не знала, что случится с ней дальше. У нее всегда было четкое видение того, что и как она будет делать, и Ирена уверенно шла к намеченной цели. Ее никогда не смущали препятствия и неудачи. Но вдруг оказалось, что все ее жизненные планы не стоят ломаного гроша, когда она чуть не потеряла Станислава. А еще более страшным было то, что в голове у нее абсолютно не было никаких творческих идей. А нужно было заниматься с клиентами, готовить новую коллекцию… Вместо этого она гуляла по ветреным парижским бульварам и пила «Blue Label» в маленьких кафе. Ирена полюбила дождь потому, что он казался ей таким же бесприютным, как она сама.
Впервые за все эти годы она не просиживала ночи напролет в своей парижской студии, придумывая новые модели, доводя до совершенства силуэты и линии. Возвращаясь домой, она тихо шла на кухню и могла просидеть там несколько часов, уронив голову на руки, абсолютно отрешенная от всего.
Эжен исподтишка наблюдал за матерью, пытаясь разобраться, в чем дело. Однажды вечером, когда Ирена в очередной раз терзала в руках мобильный телефон, дожидаясь звонка Вознесенского, он тихо подсел к ней и приобнял сзади за талию. У него была очень теплая, сильная рука.
Свенцицкая вздрогнула, с удивлением подняла на сына глаза и осознала как-то вдруг, что она и не заметила, как он вырос, превратившись в привлекательного взрослого мужчину. У него такие выразительные глаза! Зеленые, колдовские. Непослушный, он по-прежнему планировал связать свою жизнь с модой, как она этому ни противилась. Он не задумывается, ее мальчик, какой это сложный и переменчивый бизнес. Он не знает, что это вовсе не главное… У него на все есть свое мнение — весь в нее! Она грустно улыбнулась.
— Ирена, зачем ты себя так? Я же вижу, что с тобой происходит.
Свенцицкая с беспокойством вгляделась в лицо Эжена, пытаясь понять, что он знает. В ее глазах блеснули слезы.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты же разрушаешь себя из-за него. Все это время ты сама не своя… После того звонка. Я тебя не узнаю!
— Ты еще просто очень мало живешь на свете и ничего не понимаешь в человеческих отношениях, — тихо сказала Ирена. Ее пальцы медленно перебирали подол длинной юбки. В глубине души она чувствовала, что сын прав. Но она никогда прежде не говорила с ним на такие темы, и теперь это стало для нее неожиданностью. Как же незаметно Эжен повзрослел!
— Откуда ты знаешь, что мне известно о человеческих отношениях, если ты даже не видела, как я рос. — Эжен усмехнулся. — Была вся поглощена своими коллекциями, планами и меня этим заразила. Ты всегда хотела быть мне не матерью, а подругой, как будто стеснялась своего материнства. Помнишь, когда-то давно ты запретила мне называть тебя мамой… Ты не думала о том, как мне это больно. Ведь у всех других детей были обычные мамы, которые играли с ними в песочнице. Тебя никогда не было рядом. Но я так гордился тобой! Мне всегда не хватало твоей любви — ты была везде и со всеми, но меньше всего со мной. Я никогда не знал, где ты. Потом ты увезла меня из России, где у меня были друзья, школа, собака Джерри. У нее как раз тогда появились щенки — такие черные, пушистые комочки. Ты помнишь, как сильно я не хотел тогда уезжать? Но я сделал все, как ты хотела, потому что очень любил тебя. Ты не представляешь, как мне было трудно здесь на первых порах. Меня же никто не принимал за человека, а объясниться я мог только на пальцах! Сверстники не принимали меня в свой круг: у них все было общее в детстве — книжки, которые они читали, мультфильмы, которые смотрели. А у меня все было другим, даже язык. Я был один, абсолютно один! Все вокруг, включая тебя, начали звать меня Эженом, а я терпеть не могу это имя. Я Женька! Но и с этим я смирился. А ты даже не замечала меня тогда, мое мнение ничего не значило для тебя. Хотя в глубине души я продолжал гордиться тем, что у меня такая мать — сильная, яркая, не похожая на других. Я старался сделать все, чтобы ты только обратила на меня побольше внимания. Даже стал интересоваться модой. А потом меня это действительно увлекло, и я понял, что это призвание…
Свенцицкая слушала сына, раскрыв рот от удивления. Она и предположить такого не могла! Ей казалось, что они с Эженом прекрасно понимали друг друга. Оказалось, все иначе. Всю жизнь она считала себя замечательной матерью.
Между тем Эжен продолжал говорить. Чувства, сдерживаемые так много лет, рвались наружу.
— У меня здесь тоже были разные истории, о которых ты ничего не знаешь. Какое-то время я стоял перед выбором, но сделал его в пользу моды, развития твоего дела, сделал, даже понимая, какие сложности нас ожидают впереди. Я хотел быть для тебя плечом, на которое ты всегда могла бы опереться. А теперь, когда ты достигла того, чего хотела, к чему шла всю жизнь, разве можно зацикливаться на каком-то Стасике, которому абсолютно наплевать на тебя и всегда было наплевать? Разве можно предавать дело, которым ты занималась даже в ущерб мне и всем остальным?
— Не смей так говорить! Я дала тебе все, что только могла… Я увезла тебя из этой грязной, несчастной страны, где мы все были нищими, где невозможно было нормально работать! И мне жаль, что ты до сих пор не способен этого оценить. А Станислава я люблю, и он любит меня, мы давно вместе. Ты просто ревнуешь! — Ирена сама была не уверена в этом, но старалась говорить как можно более жестко. Это очень тяжелый для нее разговор.
