Кикимора остановилась. Ниточный колтун исчез из её лап, весь перетёк в красивые, ровные шерстяные пряди в Катиных руках. Невыросшая опустила руки — они больно затекли.
«Я теперь как ниточная катушка. Катя катится-колошматится», — подумала она, стараясь не мотать руками, чтобы не запутать снова пряжу.
Созданьице вытянуло нитку, протянуло её по высоте Катиной ладони, зажало в щепотку у указательного пальца, нагнулось — перекусило острыми зубами у запястья и отложило получившийся отрезок на пододеяльник. Потом почесало себе голову поверх тряпок, полезло лапой в белый вязательный пакет и достало оттуда крючок. Он ярко вспыхнул на солнце. Обе — Катя и Кикимора — пожмурились четырьмя глазами от такого солнечного вмешательства. Катя загородила глаза руками-катушкой. Созданьице потянуло к невыросшей лапы и выправило её ладони. Потом взялось за хвост шерстяной пряди и стало вязать, вытягивая нить с Катиных рук.
Поначалу Кикимора вязала медленно, а потом разогналась. В процесс ввязалось подпрыгивание: сделает созданьице пять петель и тут же подпрыгнет на месте всем телом. Когда Катя увидела это в первый раз, у неё открылся рот от удивления, и стало не до затёкших рук. Кикимора держала в лапах уже настоящий шерстяной браслет с ровными, как соты, рядами и совсем без узлов. Внезапно в Катины уши полилось хриплое бормотание, сначала тихое, но по чуть-чуть нарастающее. Кикиморская пасть открывалась и закрывалась, а птичий язык двигался. Катя развернулась к созданьицу правым ухом. Кикимора полупела-получитала.
Созданьице подпрыгивало, вязало и пело. Катя никогда бы не взялась за столько дел одновременно.
Курица со двора —
Калечина в ворота.
Заберется Малечина в гибкий плетень,
тоненько комариком песню заведет,
Кате захотелось улыбаться. Слова были совсем неясные, но смешные и мягкие, как игрушки.
«Не покличет ли кто Калечину погадать
о вечере?»
У Калечины одна — деревянная нога,
У Малечины одна — деревянная рука,
У Калечины-Малечины один глаз —
маленький, да удаленький.
— Калечина-Малечина,
сколько часов до вечера?
Это такое было стихотворение. Катя решила, что оно лучше Пушкина и «Катя катится-колошматится».
Скок Калечина-Малечина с плетня,
подберётся вся — прыг-прыг-прыг…
Кате стало вдруг совсем смешно, она прикусила губу и решила смеяться одними глазами.
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7!
Да юрк в плетень. Пригорюнится,
тоненько комариком песенку ведет,
ждёт:
«Не покличет ли кто Калечину погадать
о вечере?»
Кикимора вязала, подпрыгивала, пела очень усердно и серьёзно. Катя моргнула, прыснула и принялась гоготать. Созданьице не обратило внимания.
У Калечины семь братов —
У Малечины семь ветров,
а восьмой неродной — вихорь битной —
миленький, да постыленький.
Калечина-Малечина,
сколько часов до вечера?
Кикиморские платкообразные тряпки на голове чуть сбились, оттуда таращилась рыже-белая прядь. Катя смеялась, но продолжала держать руки-катушку.
Вечером врывается, крутит вихрь в лесу,
Вечером Калечине весело в виру.
Ночка по небу лучинки зажжёт,
Тёмная, тёмную нитку прядёт…
Курица в ворота
Калечина со двора.
Кикимора застыла, вернула крючок в белый пакет, завязала настоящий, но красивый узел и острыми зубами перегрызла нить, соединяющую варежку с Катиными запястьями. Катя увидела в лапах у созданьица красивое шерстяное чудо, хотела до чесотки разглядеть его получше, но Кикимора быстро спрятала его в белый пакет. Невыросшая потянула руки вверх, чтобы размять их и спину — будто стремилась улететь, а оставшаяся ещё примерно половина ниток мешала ей сделать это. Кикимора задрала мелкую свою голову, Катя как раз опустила свою и увидела морщинистую шею созданьица с синими прожилками на иссиня-жёлтой коже. Кикимора тоже задрала лапы, то ли повторяя за невыросшей, то ли потянувшись за мотком шерсти. Катя снова задрала голову вверх, так они посидели с задранными вверх передними конечностями и головами, потом невыросшая вернула руки с мотком шерсти в прежнее положение, и Кикимора вновь взялась вязать.
Она снова подпрыгивала и пела. Катя старалась запомнить слова странной песни про Калечину-Малечину. Когда невыросшая вникла в слова про вечер, она снова всё вспомнила и погрустнела. Кикимора тем временем закончила вязание, выбрав ровно столько ниток, сколько было в пакете. Даже на палец правой, на который Катя никак не закладывалась, хватило. Созданьице спрятало вторую шерстяную штуку в белый пакет. Невыросшая опустила руки, разминая их и удивляясь, что даже к такой неудобности можно привыкнуть. Кикимора тоже помахала крупными старушечьими кистями и подёргала бугристыми пальцами. Катя тихонько потянулась к пакету и вытащила одну за другой вязаные драгоценности.
Теперь-то стало понятно, что всякие выпендрёжистые, расфуфыренные шерстяные или синтетические тряпочки, связанные невыросшими из класса, — не варежки вовсе. Катя надела Кикиморские чудеса себе на ладони, гладила ими солнечные лучи и воздух. Невыросшая видела теперь, какие они — настоящие вязаные варежки: мудрые, прекрасные, с ровненькими рядами, но не машинными, а ручными, и совсем молодые и новые на вид, но древние, почти тысячелетние по своей красоте и силе — в общем, бессмертные. Кикимора молча моргала и махала беличьими ресницами, глядя на Катю. Вдруг невыросшая подпрыгнула на месте почти так же, как созданьице во время своего вязания. Кикимора тоже подпрыгнула от неожиданности.
— Можно успеть показать их Веронике Евгеньевне! Она часто задерживается после пятого! — это закричала Катя, свесила ноги с кровати и стала складывать варежки в белый пакет.
Кикимора засуетилась, выглянула с дивана на пол, потом полезла вниз, как обычно, спиной, свесила одну куриную лапу, потом вторую, оперлась когтистой ладонью на Катину коленку и прилинолеумилась.
— Ай! Дура, что ли? Больно! — это сказала Катя и пнула созданьице в плечо.
Кикимора прошипела в ответ.
— И ты пойдёшь со мной! На всякий случай… Если Вероника Евгеньевна мне не поверит, я покажу тебя и расскажу, что ты во всём виновата, — сообщила Катя.
Она сложила пакет с варежками в рюкзак. Побежала в сторону родительской комнаты, чтобы посмотреть на электронных часах, сколько осталось до конца пятого урока и до вечера. Скоро вернулась и надела рюкзак себе на плечи.
