Бобрик очень переживал за Веронику Евгеньевну. Его уговаривали остаться в школе, но он увёз мать в гулливерский город и сам сюда никогда не возвращался. Магазинами его управлял кто-то местный. Через этого человека, кажется, стало известно, что Вероника Евгеньевна очень мучается без своих невыросших и переживает, что без неё они окончательно пропадут.
Лара дольше всех остальных невыросших, ввязанных в тот сложный день, переживала его последствия. Приступы её повторялись теперь ежедневно, отчего Алина Алексеевна бросила школу и сидела с дочерью дома, будто та была совсем невыросшей. Лару почему-то почти не навещали. Вика Иванова теперь пыталась дружить со второй по блестящести девочкой из класса. Та всё понимала и сопротивлялась дружбе, но Иванова так подлизывалась, что эта вторая, похоже, собиралась сдаваться. Постоянно Лару навещал только Антонов, приносивший ей шоколадки.
Когда Ларе стало лучше, родители отправили её в британскую школу, а потом вскоре сами уехали за ней. Катя с Ларой больше никогда не встречалась.
Дядя Юра ничего не мог рассказать про произошедшее. Теперь он только мычал коровой или иногда похихикивал, как при лёгкой щекотке. Неизвестным осталось и то, кто ударил его по голове фарфоровой супницей и заковал его в чудну́ю лесочную сеть. Катя призналась следователю, что она сама сделала это для самозащиты. Но выросший понимал, что она выдумывает, потому что по физическим данным десятилетняя невыросшая не могла поднять высоко такую тяжёлую супницу (даже стоя на лавке), а главное — смастерить этот кокон и натянуть его на огромного дядю Юру. И никто из дачных соседей не видел Катю в посёлке в тот день.
Деньги, которые Катя принесла родителям, те не признали. На купюрах в полиции отчего-то нашли множество отпечатков: Кати, её родителей, дяди Юры, Вероники Евгеньевны, Сомова, Лары, Вики Ивановой и ещё пары десятков неизвестных невыросших. Следователю не понравилась это дикое, полное непричёсанных загадок дело. Ему оставалось два года до пенсии. Он написал в отчёте, что Катя просто нашла деньги на улице. Их перевели государству. Бумагу о покупке дома признали ненастоящей из-за какой-то неправильной цифры, и бабушкину половину дома с садом вернули папе. Дяде Юре было всё равно, потому что он жил теперь в психиатрической больнице в семи станциях от Катиного лилипутского города.
Хвостатой выросшей вернули кошелёк. Кассирша просто выставила библиотечный пропуск на окошко, и муж хвостатой, покупая билет в гулливерский город, увидел фотографию жены на кассе. Хвостатая думала, что уронила кошелёк в автобусе или где-то после и его подобрал кто-то честный уезжающий из лилипутского города и оставил его билетнице. Недостающих почти пятидесяти рублей хвостатая не заметила. Она помнила двух невыросших, но её никто не допрашивал. Следователь не знал об этой нити Катиного дела и даже не расспросил две смены станционных кассиров, чтобы проверить, покупала ли какая-нибудь невыросшая в тот день билет.
После того как полицейские и психологи наговорились с Катей и вообще все выросшие закончили делать вид, что разбираются в этой истории, мама увезла Катю из лилипутского города в другой лилипутский на юг к своим родителям. На пару дней она съездила обратно и развелась в суде с папой, не попросив у него никаких частей от квартиры. Она сменила фамилию на предыдущую и дала такую же Кате. У маминых родителей они не стали жить долго. Мама перевезла Катю в Гулливерию. Там она нашла работу и поступила учиться в университет на ту специальность, которая ей всегда нравилась. Чтобы видеть Катю очень часто, мама сняла квартиру в соседнем с работой дворе на первом этаже пятиэтажного дома. Университет находился через три станции метро. Каждый вечер мама с Катей выкраивали отрывки времени, чтобы разговаривать и рассказывать друг другу, как прошёл их день. Каждый вечер Катя не могла дождаться их общего настоящего вечера. Часто мама брала Катю на лекции с собой. Папа скоро женился, и его новая жена родила ему сына.
Катя в настоящем гулливерском городе почувствовала себя лучше. Здесь не было диких колтунных собак, а жители даже одной улицы редко узнавали друг друга. Мама разрешила Кате коротко подстричься, поэтому все болезненные, вечерние или утренние, заплетания отменились. Она стала ходить здесь в самую обычную общеобразовательную школу. Училась Катя не блестяще, но не отчаянно. Её приняли в кружок рисования, где она принялась делать акварельные картины из водных подтёков. Про все эти перемены она написала подробное письмо Ольге Митиевне.
Катя больше никогда не вязала. По капельке она стала общаться с другими невыросшими, но друзей не заводила. Решила, что ей нужно много думать, чувствовать, слушать, понимать, вспоминать и воображать, а потом уже действовать, чтобы из неё получилась хорошая невыросшая, а следом выросшая. И ничего необычного с ней больше не происходило, только после того дня у неё постепенно исчезли все родинки и пока не появилось новых.
Кикимору почему-то никто из ввязанных в эту историю не вспоминал. Катя решила о ней не рассказывать. Лара не могла говорить о созданьице. Возможно, от пережитого ужаса, а скорее из зависти, что такая знакомая с кручёным носиком завелась не у неё. Остальные невыросшие, в том числе Сомов, нехотя вспоминали, что, кажется, видели с Катей кого-то невысокого в тот день, то ли старушку, то ли ребёнка, но потом потихоньку забыли и отказались от этих слов, удивляясь, что такое воспоминание у них возникло вовсе. Покусанная ладонь подсомовца быстро заживала, и Кикимора вскоре заменилась у него в памяти бродячей собакой. Тётя Оля подробно помнила созданьице и догадывалась, кем оно было, но боялась даже думать о нём, чтобы не привлекать к себе «их» внимание. Беременная из электрички так обрадовалась рождению здорового сына, что запрятала глубоко в память жёлтый, хищный взгляд, после которого ей сделалось так плохо и страшно.
Даже Катя со временем забыла Кикимору. Иногда только, во время скучного однообразного труда, к примеру, мытья посуды, она вдруг начинала напевать:
У Калечины одна — деревянная нога,
У Малечины одна — деревянная рука.
Не покличет ли кто Калечину погадать
о вечере?
Вкладка
