В комнате сидело несколько учителей по очень сложным, выросшим предметам. Преподавателей начальных классов тут было раз-два и всё. Один из выросших неопределённо махнул рукой в угол. Там одиноким цветком рос телефон на крохотном ногастом столе. Катя посеменила к нему.
— У тебя мобилы, что ли, нет своей? — это спросил молодой и смуглый учитель физкультуры, скалясь белющими зубами.
— Забыла, — это тихо ответила Катя.
— Чо у пацанов не попросишь? — метнул учитель физкультуры и радостно захохотал.
— А мне только маме… — ответила Катя. Ни Вероники Евгеньевны, ни Алины Алексеевны в учебной части не было.
Телефон походил на цветок, только с уже выдернутыми лепестками, вместо которых торчали дыры с цифрами. Они работали вместо кнопок, c помощью них по одному нужно было пальцем проворачивать кругляшок до предела. Телефон стрекотал и урчал при наборе, прокручивая своё колёсико обратно. Кате очень нравился такой аппарат, она не знала, почему перестали делать такие мобильные.
Мама звучала уставшей. Катя оттараторила, что не могла позвонить на предыдущей перемене, что прошло уже два урока, что впереди ещё два. Мама попросила позвонить с домашнего сразу после прихода домой.
— Послушай, а из-за чего вы с Ларой так вчера поругались? — это спросила прямоугольная Татьяна Романовна, когда Катя положила трубку.
Все остальные выросшие воткнули в Катю свои любопытные взгляды. Татьяна Романовна учила третий «А» и глядела на Катю и Лару вчера в рекреации. Катя поняла, что Татьяна Романовна не знает её имени, но знает Ларино. Все его знали, не только из-за Алины Алексеевны, а просто потому, что Лара была «блестящая девочка».
— Ну просто… поругались, — это так объяснила Катя и убежала обратно на этаж совсем невыросших. Стало ясно и прекрасно, что Лара и её мама никому не рассказали про телефон. «Значит, Алина Алексеевна меня всё-таки любит», — на бегу улыбалась Катя.
До конца перемены остались какие-то минутные крохи. Повезло, и Вероника Евгеньевна была никем не занятая. Она сидела за столом и прыгала глазами по бумажкам. Катя, запыхавшись, подскочила к классной. Та отлипла от бумаг и, узнав Катю, поморщилась, как от плохого запаха или слова, но сразу напялила учительскую улыбку.
— Вероника Евгеньевна! Сегодня утром Сомов и Панкратов курили прямо во дворе школы!
Улыбка упала. Вероника Евгеньевна принялась раздувать ноздри.
— Садись на место, — это очень тихо и недовольно произнесла классная.
— Я точно видела! — это с удивлением воскликнула Катя и осознала, что в уши жужжит звонок.
— Вика, собери телефоны, пожалуйста! — Вероника Евгеньевна скомандовала поверх Катиной макушки.
Катя обернулась и увидела, что Иванова ринулась собирать телефоны, а в классе совсем нет мальчиков. Они как будто вымерли от специальной мальчишеской чумы или холеры.
— Ты бы лучше расчесалась!
Катя развернулась обратно и посмотрела на рот классной, не веря, что именно это та сейчас сказала.
— Садись немедленно! — Вероника Евгеньевна говорила так, будто Катя курила, а не Сомов с Панкратовым.
Катя двинулась по ряду. У стоящих в приветствии невыросших на партах лежали уютные туесочки и пакетики, из которых торчали тоненькие железяки. Катя встала у своего места и вспомнила, что сейчас «Труды» и мальчиков увёл Бобрик в мастерские, делать зимние скворечники.
— Садитесь, девочки, — мягким, вязаным голосом сказала Вероника Евгеньевна.
Бобрик был старшим сыном классной. Он жил и работал в гулливерском городе. Его дочка, внучка Вероники Евгеньевны, училась в платной школе гулливерского города. Бобриком его называла сама классная, остальные повторяли. Он был за. Он походил на сказочного бегемота, удивительно громадного, складчатого и доброго (не бобра вовсе). Катя считала, что это всё враки, что он сын Вероники Евгеньевны. Быть такого не могло. Бобрик владел здесь и в Гулливерии магазинами с едой и считался богатым. Он приезжал в лилипутский город раз в неделю на огромной, как поезд, машине. «Тратит своё очень дорогое время совершенно бесплатно, чтобы учить мальчиков жизненно необходимым навыкам», — повторяла классная. Бобрик рассказывал невыросшим мужского пола, как путешествовать в незнакомом городе, как делать мебель из дерева, как не умереть от переохлаждения в лесу, как строить шалаш или лодку, как мастерить самим печатный станок и книжки, фонарики и лампы, удочки и сети и много чего ещё интересного и полезного. Мальчики обожали Бобрика. Вероника Евгеньевна не допускала девочек до сына, хотя он был не против преподавать им тоже. Классная учила девочек сама: готовить еду, шить, вязать, ухаживать за больными, танцевать, говорить и выглядеть женственно. Она переживала и даже иногда плакала на родительских собраниях из-за потери половых различий у современных детей.
Многие родители просили, чтобы их дочерей пустили на бобриковские «Труды» вместо «женских и менее полезных». Вероника Евгеньевна отвечала всегда одинаково: «Пусть ваша (кто-нибудь) сначала поменяет пол». Услышав это впервые, Катя не поняла и спросила у Лары. Та знала всё от Алины Алексеевны. Рассказанное захватило Катю на долгие дни. Настоящее и возможное в жизни волшебство — превращение из девочки в мальчика. Катя принялась активно мечтать об этом. Мальчиковость побеждала девочковость с явной очевидностью: мальчики сильные и могут защититься от битья, сами захотят и побьют кого угодно, их чаще всего не наказывают за всё подряд, им разрешается так себе учиться, их пускают на «Труды» к Бобрикову, их не заставляют вязать, шить и ласково-вежливо разговаривать. Катя мечтала о смене пола три недели, даже начала откладывать деньги из кармана в копилку: Лара объяснила, что это переделывание — очень дорогая операция.
Однажды Катя дежурила и мыла доску в пустом классе. Вдруг за спиной зашумело. Катя обернулась и увидела перед собой Курина — медведя-одноклассника с полинявшей квадратной головой. Курин тяжело дышал гайморитным носом и держал в руках задранную рубашку, как на приёме у врача. Катя спустила взгляд ниже и под круглым животом с грязной кнопкой пупка увидела что-то совершенно ужасное. Штаны Курина ползали по полу. За дверью класса послышалось восторженное хрюканье Сомова и подсомовцев. Катя обошла Курина вдоль стены с портретами великих выросших, попыталась выйти из класса, но дверь прочно держали снаружи. Катя села за свою парту и принялась пытаться читать учебник, а Курин развернулся к ней, подошёл ближе и постоял так ещё какое-то время, пока у него не затекли руки. Дня через четыре Катя осознала, что именно она видела. Больше она не хотела стать мальчиком. Курин застрял на второй год, а потом его перевели на улицу Савушкина, в школу для отстающих детей.
Катя зашуршала — вытащила из рюкзака супермаркетовский пакет. Там катался клубок красных шерстяных ниток, плотно запутанный вокруг двух вязальных крючков: толстого и тонкого. Заканчивался клубок перекошенным куском недоварежки, похожей на толстую круглую салфетку. Жаль, что нельзя было отвязаться салфеткой. Катя вздохнула и принялась отпутывать нитки от крючков. Пыталась не думать про плохое, но ведь выходило, что её замечательный план мести Сомову не сработал, а сделал какой-то неправильный удивительный кувырок. Голова принялась жевать свою обычную боль. Кате быстро стало скучно и сонно, глаза слипались, нитки в руках превращались в красное варенье.
