— Нет! — кричит Агата. — Нет, нет! — но там, где была Эмилия, остаются только рубашка и шорты, они медленно опускаются в темную густую глубину. Эмилии больше нет.
От ужаса у Агаты так болит в груди, что она сгибается пополам. Она чувствует, что заливается слезами, но слезы растворяются в соленой воде, и от этого Агате еще тяжелее. Маленький габо Гефест подплывает и смотрит на нее, явно не зная, что делать.
— Я думала, их нельзя убить, — сдавленно говорит Агата, пузырек со словами с трудом выходит у нее изо рта. — Они же уже утонули. Это габион, да?
Тогда маленький габо Гефест обнимает ее крыльями и хочет клювом раздвинуть ей губы. Агата отшатывается.
— Я уже умею дышать, — говорит она, — отстань, — но маленький габо приближается к ней снова, у Агаты нет сил сопротивляться, габо, как в первый раз, принимается дышать вместе с Агатой — и происходит удивительное: Агата видит картинки.
Они возникают на изнанке век Агаты, как будто габо показывает ей кино, и это кино такое страшное, что несколько раз Агата пытается вырваться и уплыть. Агата видит, как браконьеры вытаскивают габо в сетях наверх, через колодец в синем лесу Венисфайн, в страшной и нехоженой его чаще; видит, как габо держат в клетках; видит огромные бочки с украденной браконьерами икрой ундов и видит, какбраконьеры силком заставляют габо есть эту икру, а из глаз у габо катятся слезы. Агата узнает, что габо умеют умерать в любой момент по собственному желанию — именно поэтому браконьеры ловят их по двое — отца и сына, или двух влюбленных, или брата и сестру, и говорят, что если умрет один, они замучают и убьют другого. А потом, через месяц, браконьеры дают габо рвотное — и получают из желудка у габо маленький острый камень, габион, — и все начинается сначала. Агата видит огромную поляну, заставленную клетками с габо, клетки стоят одна на другой, клетки свисают с деревьев. «Зачем им столько габиона? — в ужасе думает Агата. — Не может же быть столько браконьеров, они бы тут плавали косяками, как унды. Что происходит?» Все это так страшно, что Агата отталкивает Гефеста, она не хочет больше ничего видеть, ее мутит. «Если бы габо не ненавидели людей, они учили бы людей дышать под водой, — думает Агата. — Если бы габо учили людей дышать под водой, людям бы не был нужен габион. Если бы им не был нужен габион, они бы не мучили габо. Если бы они не мучили габо, габо их бы не ненавидели, — голова у Агаты идет кругом. — И все бы могли плавать, и никто не опасался бы воды, и мы бы знали, что радужность проходит, и… и…» — «И была бы свобода?» — ехидно говорит Агате внутренний голос, но Агата трясет головой и отгоняет его.
— Мне надо к дуче, понимаешь? — говорит Агата Гефесту; тот немедленно отплывает от нее и смотрит испуганно круглыми большими глазами.
У Агаты нет больше сил спорить, нет больше сил сопротивляться. В конце концов, Агата маленькая девочка, а габо — огромные сильные птицы, они ненавидят людей, они отлично могут постоять сами за себя; один из них спас жизнь Агате — ну и отлично, а она, Агата, спасла жизнь двоим, Агата и габо в расчете. Это очень правильная мысль, но какая-то неприятная. «Ладно, — обещает себе Агата, — вот что: я доберусь до дома и расскажу все мистресс Джуле. И… ка’мистресс Ирене. И пусть они разбираются, вот что».
— Я хочу домой, — говорит Агата Гефесту. — Домой, в колледжию. Я хочу наверх. Помогите мне подняться где-то недалеко от колледжии.
Габо, старый и молодой, молчат и смотрят на Агату.
— Ну хоть около Академии, — жалобно говорит Агата.
Маленький габо смотрит на отца, тот смотрит на Агату, ничего не происходит.
— Ладно, — говорит Агата. — Ладно, помогите мне подняться там, где никто не увидит, трусы вы этакие. Боитесь, что другие габо станут вас презирать за то, что человеку помогаете, да? Ладно, трусы вы этакие, помогите мне подняться хоть где-то, а уж я разберусь.
Внезапно старый габо срывается с места и уплывает в глубину. Маленький габо, помешкав, бросается за ним — и вот уже даже белых хвостов не видно, только водоросли и тишина. «Трусливые предатели!» — в ярости думает Агата. «Ты спасла жизнь им, они спасли жизнь тебе, вы в расчете, разве нет?» — ехидно говорит Агатин внутренний голос, но тут старый габо появляется у Агаты перед самым лицом. В клюве у него очень старый, очень потертый коготь из габиона. Агата быстро отплывает назад.
— Я не буду никого убивать, — говорит она.
Габо надевает коготь Агате на палец, Гефест подплывает поближе к отцу, старый габо, держа на отлете больное крыло, принимается подталкивать Агату вниз и вперед. Они плывут и плывут, и каждый раз, когда кто-то из утонувших людей появляется у них на пути, маленький габо Гефест отталкивает его в сторону. Первое время Агата еще пытается соображать, под какой частью Венискайла находится, но водоросли становятся все гуще, вода — темнее, даже рыба тут не плавает, да и габо не видно ни одного. Гефест и его отец останавливаются и смотрят вверх. Агата видит узкую трубу, в которую едва может протиснуться человек, — хорошо, что Агата еще маленькая.
— Так, значит? — говорит Агата с упреком.
Заплывать в трубу ей страшно, но габо смотрят на нее большими круглыми глазами, и Агата, не попрощавшись, плывет вверх. Водоросли и какая-то мелкая живность норовят набиться ей в рот, Агата выталкивает их языком, труба все не кончается и не кончается — и вдруг Агата начинает задыхаться. Воздух! Агата так отвыкла от воздуха, что несколько минут просто висит в воде и держится за края обложенной камнем дыры в земле. Наконец сердце у нее в груди перестает колотиться так бешено, и она выбирается из колодца. Вокруг почти темно — Агате кажется, что она первый раз в жизни оказалась в такой густой темноте за пределами спальни, когда мистресс Джула закрывает ставни на ночь, чтобы свет не мешал детям. Агата даже решает, что очутилась в каком-то помещении без окон — но нет, просто ветви, синие лохматые ветви так плотно переплетаются у нее над головой, что сквозь них почти не падает свет. Собравшись с духом, Агата смотрит на свои руки. «Если они радужные, — думает Агата, — я… Я… Я что-нибудь придумаю». На указательном пальце левой руки у Агаты надет старый-старый и почему-то раздвоенный габионовый коготь, а сами руки — белые, чистые, только дрожат немного.
Сцена 12, записанная в честь святого Вальдимира, покровителя красноволосых, планировщиков, шагающих по лесу, кофемайстеров и непослушных собак
Агате кажется, что однажды такое уже было — огромный страшный лес, и совсем маленькая Агата, и очень холодно, а ветки кажутся стеклянными; в лесу кто-то неимоверно страшный, и он хочет помешать Агате вернуться домой — но все-таки Агата возвращается домой. «Агата возвращается домой, — твердит про себя Агата, перелезая через иссиня-черные коряги, — Агата возвращается домой»; она повторяет эти слова, какзаклинание, а ветви с бархатными, клейковатыми от паутины листьями бьют ее по лицу. Ну и везет же ей, Агате: ноги чудом выносят ее на тропу: тропа ведет куда-то в чащу прямо от колодца, только Агата с перепугу не сразу эту тропу находит. Где тропа — там и люди, это Агате совершенно понятно, и люди уж точно помогут маленькой, мокрой, замерзшей девочке попасть в колледжию, а как она тут оказалась — в конце концов, не их дело; Агата планирует сделать вид, что от холода и страха совсем потеряла дар речи. Ей и правда очень страшно и очень холодно, Мелисса любит рассказывать про синий лес Венисфайн, который вырос после Великой Войны, после того, как мир накренился и случилась «аква альта» — «высокая вода», самое большое наводнение в истории Венисаны. Здесь, в лесу, всегда мокро, у Агаты хлюпает под ногами, Мелисса рассказывала, что тут ползают по подлеску огромные полурыбы-полуящерицы, когда они дышат, у них изо рта идет синий пар, а зубы мелкие и голубоватые, они вцепляются этими зубами человеку в ногу так, что не вырваться, и жуют, жуют, жуют, покане оторвут себе кусок мяса. «Глупости, глупости, глупости», — говорит себе Агата, но на самом деле из последних сил старается поднимать ноги повыше. Вдруг она понимает, что ужасно проголодалась — попадись ей сейчас рыбоящерица, Агата бы, может, сама отгрызла от нее хорошенький кусок. Вот в чем дело: там, в глубине тропы, чем-то невозможно прекрасно пахнет — жареным мясом, и свежим хлебом, и еще чем-то, взрослым и пряным. Забыв про рыбоящериц, Агата припускает бегом; она слышит голоса, она бежит, бежит и со всего размаху падает лицом вниз, споткнувшись обо что-то хрусткое. Тело женщины, отобравшей у Агаты габион, лежит на земле, все еще прозрачно-зеленое, но уже подернувшееся сухой коркой смерти. Габиона у неена пальце нет. Сердце Агаты колотится, онана четвереньках отползает в сторону, закрывает глаза и понимает, что встречаться с людьми, отнявшими коготь у несчастной женщины, ей не очень-то хочется. «Это не они», — убеждает себя Агата. Там, за поворотом, откуда тянет теплом, конечно, какие-то совсем другие люди: есть же те, кто добывает в лесу синее дерево для шкатулок, куда невесты навсегда прячут свои девичьи украшения, и те, кто ходит за разговор-травой, которую дают жевать испуганным маленьким детям, когда онине могут объяснить, что с ними случилось, — да чего только не делают люди в синем лесу Венисфайн, и уж точно убийцы не бросили бы тело прямо на тропе. «Может быть, — убеждает себя Агата, — с ней вынырнул еще кто-то из утонувших людей, они дрались за габион, и тот человек победил, вот и все». Агата берет себя в руки и встает, но внутренний голос все-таки говорит ей: «Давай-ка помедленней, дорогая», — и вместо того чтобы выбежать на поляну, Агата прячется за толстым бархатным стволом и выглядывает наружу. Святая Агата, какое же счастье, что она не стала спешить: у костра четверо, и того, кто сидит к Агате боком, она узнала бы даже через сто лет. Рубашки на этом человеке нет, он скрипит зубами и тихо стонет, заклеивая пластырем длинные, глубокие царапины на боку — там, куда ударил его когтями маленький габо Гефест. Молодой браконьер, который чуть не убил Агату, размазывает тесто по раскаленномукамню, делает лепешку и покрикивает на медлительного старика с пластырем на пол-лба — тот поворачивает на вертеле тушку какого-то небольшого зверька и помешивает палкой в котелке, от которого идет пьяный сладкий запах горячего вина — любимого напитка майстера Менонно. Четвертый браконьер перебирает что-то, расстелив на синей земле белую тряпицу, — куски габиона, вот что это, целая куча округлых, лоснящихся в свете костра прекрасных черных камней с серебряными искрами внутри. Браконьер любовно полирует их, опуская конец тряпки в котелок с горячим вином. Агату начинает подташнивать, она уже готова начать тихо-тихо пятиться, но от костра идет такой жар, а она так ужасно озябла, что решает просто постоять тут тихо-тихо, «поиграть в тень», пока немножко не просохнет одежда.
