– Если у нее получится устроиться в больницу, она сможет…
– Оставь ее в покое. – Петрик загнул страницу. – И прекращай надоедать ее учительнице.
На меня начали давить стены. Я оттянула резинку на запястье. Резинка ущипнула кожу, но это не особенно помогло держать себя в руках.
– Я никому не надоедаю.
– Тебя внесут в какой-нибудь список, а ты даже не узнаешь. Как бы твой отец ни старался быть лояльным властям, он не сможет уберечь тебя от неприятностей.
Я потянулась к Петрику:
– Ты же знаешь, я хочу что-то значить в жизни дочери. Давай найдем время и поговорим об этом…
– Кася, не надо повышать голос. – Петрик бросил книгу на кровать и подошел к двери. – Марта и без того достаточно знает о наших делах.
Петрик вышел из комнаты и хлопнул за собой дверью. Ему нравилось вот так иногда выступать против меня. Резинка не помогала, и я, чтобы справиться с гневом, сделала глубокий вдох.
Услышав, что Зузанна вернулась с работы, я быстро закончила переодеваться и вышла из комнаты. Поцеловала Халину в затылок и украла одно печенье с ее тарелки.
– Ты сегодня ела? – спросила я Зузанну, заметив темные круги у нее под глазами.
– Вот так теперь здороваются сестры, – с кривой усмешкой ответила Зузанна.
– Как дела в больнице? – спросила Марта.
– Хорошо, – сказала сестра. – Возможно, скоро получим десять новых коек.
– И что же тут хорошего? – попыталась уточнить я.
– Больше работы за ту же зарплату, – добавил Петрик.
Тут я заметила рядом с тарелкой Халины коробку с красками. Это были хорошие краски британского производства.
– Откуда это у тебя? – как можно спокойнее спросила я.
Естественно, не из магазина. Частных лавок к тому времени уже не было, а в государственных магазинах товары иностранного производства не продавали. Следовательно, краски были куплены на черном рынке.
– Одна подруга достала, – объяснила Марта. – Скороспелый подарок ко дню рождения.
– Я же сказала – никаких красок.
– Забудь ты об этих красках, – тихо проговорил Петрик.
Я закрыла глаза и сделала еще один глубокий вдох.
– Халина, дай мне краски.
Зузанна положила руку мне на плечо:
– Кася.
Я дернула плечом и сбросила ее руку и только после этого заметила, что из-под тарелки Халины выглядывает колонковая кисточка и тускло поблескивает никелированная латунная обойма. Мамина кисточка.
– Где ты это взяла? – задыхаясь от возмущения, спросила я.
– Бабушка дала, – ответила Халина.
Марта подошла ближе и попыталась оправдаться:
– У девочки талант…
– Халина, отдай мне кисточку, – потребовала я и протянула ладонь.
Дочь сгребла краски и кисточку со стола на колени.
– Отдай, – повторила я и шагнула ближе.
– Оставь ее в покое, – вмешался Петрик.
Кровь зашумела у меня в ушах, пульс участился.
Халина вылезла из-за стола и с красками и кисточкой в руке подбежала к Марте.
Я не отступала:
– Отдай.
Марта обняла одной рукой мою дочь:
– Это я виновата.
Я попыталась выхватить кисточку, но Халина убрала руку за спину.
– Не отдам!
– Я – твоя мама. Ты должна меня слушать. Не товарища Джинду. Не Марту. Меня.
Дочь не сдавалась, она прижала краски и кисточку к груди и твердо сказала:
– Нет.
– Она просто… – бубнила свое Марта.
– Не вмешивайся. Могу я хоть раз поговорить с дочерью, чтобы ты не лезла? – Я протянула руку. – Халина, отдай мне краски.
– Не отдам, – проговорила Халина, глядя мне в глаза.
Я не могла поверить в то, что это моя рука. Ведь я даже подумать не успела, и все-таки это я дала пощечину собственной дочери. Я сразу пожалела о том, что сделала, но было уже поздно.
– Кася! – охнул Петрик, и в его голосе прозвучало даже не осуждение, а, что гораздо хуже, разочарование.
Халина не заплакала, она просто выронила краски и кисточку. Я подобрала кисточку с черной лакированной ручкой и, взяв ее с дух сторон, сломала о спинку стула. Раздался приятный хруст, и у меня в руках остались две расщепленные, похожие на кошачьи усы, половинки.
Когда я вернулась в свою спальню, меня трясло от стыда. Я стояла и смотрела на кровать, на которой спала вместе с Халиной. На кровати, прислонившись к подушке, сидел мишка. Я легла и прижала мишку к груди. От него пахло дочкой – свежий, чистый запах. Я лежала и думала о том, что из меня вышла никудышная мать.
Вскоре дверь открылась, и в комнату вошла Марта. Я со стоном села на кровати.
Марта закрыла за собой дверь.
– Понимаю, меня сейчас ты меньше всего хочешь видеть, но больше сюда никто не войдет.
– Марта, прошу тебя… сейчас не…
– Кася, я уже двенадцать лет живу с тобой бок о бок. И я понимаю тебя гораздо лучше, чем ты можешь себе представить.
– Я неважно себя чувствую. Нога…
– Я знаю, ты была маминой любимицей. Ты ее потеряла. Это ужасно, но тебе нужно жить дальше. Пришло время принять правду.
– Правда в том, что ты мне мешаешь. Я одна пытаюсь воспитывать дочь. Ты только готовишь и даришь ей подарки.
– Твоей дочке нужна любовь.
– Не читай мне нотаций. Естественно, я ее люблю.
– Тогда будь выше, покажи ей свою любовь. – Марта села рядом со мной на кровать. – И еще – ты не можешь заставить дочь стать тем, кем она не способна стать.
– Занятия искусством ни к чему хорошему не приводят.
– То, что случилось с твоей мамой, – страшная трагедия. Но давай будем жить дальше.
– Мне надо отдохнуть.
– Подумай о своем муже. Ему нужна помощь. Я не хочу лезть в твою жизнь, но твоя мама хотела бы, чтобы ее внучка росла в любви. Мы с твоим отцом сегодня переночуем у друзей. Петрик с Халиной поспят в нашей комнате, так что у тебя будет время подумать. Выбирай: можешь упиваться своим горем и тем, как несправедливо обошлась с тобой жизнь, а можешь стать выше несправедливости.
– Тебе легко говорить. Ты не прошла через все это. Ты даже не мать.
Марта встала и подошла к двери:
– И ты, моя дорогая, тоже.
Она ушла, а я впервые за долгие годы осталась на всю ночь одна в комнате. У меня появилось время и возможность все спокойно обдумать. Я посмотрела на резинку на запястье и решила, что с этого момента буду полагаться только на свои силы и на свою интуицию.
