Мужчина представился как Шнайдер. Он развернул мою фетровую скатку и аккуратно, словно рыльце из цветка шафрана, достал одну вилку. С помощью ювелирной лупы внимательно изучил фамильный герб Вулси на рукоятке. Два льва филигранной работы держат на весу щит, а над щитом шлем с навершием в форме руки без перчатки. Рука держит берцовую кость. Такой герб на стерлинговом серебре – нечто уникальное, потому мистер Шнайдер наверняка был впечатлен.
– Manus Haec Inimica Tyrannis, – прочитал Шнайдер выгравированную на щите надпись.
– Наш фамильный девиз: «Эта рука с костью обрушится в гневе только на тирана или на саму тиранию».
Меня очень удивило, что мистер Шнайдер не проявил энтузиазма, увидев такую редкую вещь.
– Какова ваша цена? – поинтересовалась я.
– Мисс Ферридэй, у нас тут не гаражная распродажа с ценниками. А блошиный рынок Клиньянкур – вон там. – Шнайдер указал темным от чистки серебра пальцем в сторону Парижа.
У мистера Шнайдера был великолепный английский с едва заметным немецким акцентом. И хотя его имя тоже звучало вполне как английское, он был из немцев. Вероятно, изначально его фамилия писалась как «Schneider», а потом он из деловых соображений стал писать ее на английский манер. В Америке после Первой мировой войны к немцам-переселенцам относились предвзято. Но эти настроения постепенно изменились, и многие американцы твердо стояли на прогерманских позициях. Никаких следов пребывания мистера Гудрича я не заметила и решила, что, скорее всего, его добавили на вывеску, чтобы название магазина звучало максимально по-британски.
Шнайдер ощупал вилку, как слепой знакомится с лицом другого человека, попробовал на гибкость зубцы и даже дыхнул на нее.
– Зубцы не гнутся – это хорошо. Клеймо засорилось. Ими пользовались?
– Никогда. Только хлопок и «Годдарс».
Я сдержалась, чтобы не улыбнуться. Во всяком случае, с французами улыбка – тактическая ошибка, признак слабости американцев.
Шнайдер взял четырехгранную спичку и повертел кончиком по клейму.
Розовый череп Шнайдера блестел сквозь редкие седые волосы, как его тряпочки для полировки серебра.
– Это хорошо, – сказал он и погрозил мне пальцем. – Позволяйте серебру темнеть, чистите только по мере надобности. Налет серебро защищает.
– Это серебро принадлежало моей прабабушке Элизе Вулси.
Странное дело, но мне вдруг захотелось расплакаться.
– Здесь все принадлежит чьим-то прабабушкам. Я пять лет не брал в руки вилку для лимона, сардины, вишни или устриц. И ваши двенадцать ничего не изменят. На них нет спроса.
Для человека, который пропагандирует пользу налета на серебре, серебро Шнайдера слишком уж блестело.
– Что ж, попробую обратиться в Сотби, – ответила я.
Шнайдер начал сворачивать коричневую тряпицу.
– Прекрасная идея. Они не отличат бульонную ложку от ложки для орехов.
– Серебро Вулси упоминается в книге «Сокровища Гражданской войны».
Шнайдер махнул рукой на стенд у него за спиной:
– А это чаша для пунша времен Французской революции.
Отношение Шнайдера изменилось, стоило мне перейти на его родной язык. В этот момент я впервые порадовалась тому, что папа настоял на том, чтобы я изучала немецкий.
– Там же упоминается о круговой чаше, которой владела моя прабабушка Элиза Вулси, – добавила я, с трудом отыскав в закутках памяти немецкий глагол «владеть» в прошедшем времени.
– Где вы изучали немецкий? – с улыбкой поинтересовался Шнайдер.
– В школе Чапин.
– Ваша круговая чаша из стерлингового серебра?
– Из серебра и золота. Была подарена Элизе Вулси капралом, которого она выходила после ранений, полученных при Геттисберге. Если бы не она, он бы не выжил. Вместе с чашей ей прислали чудесное письмо.
– Геттисберг. Страшная битва. На чаше есть гравировка?
– «Элизе Вулси с глубочайшей благодарностью», – процитировала я. – На чаше изображен Пан с корзинами с золотом и цветами.
– Письмо сохранилось?
– Да. С подробным рассказом капрала о том, как он бежал из болот Чикахомини.
– Хороший провенанс.
Я бы скорее застрелилась, чем рассталась с этой чашей, но история о ней смягчила Шнайдера, и он таки предложил свою цену на вилки.
– Сорок пять – лучшая цена. Ситуация с серебром еще не выправилась после затруднений.
После «Черного вторника» прошло больше десяти лет. К сорок первому году начался подъем экономики, но некоторые до сих пор не могли произнести вслух слово «депрессия».
– Мистер Шнайдер, вы получите семьдесят, даже если их переплавите.
– Шестьдесят.
– Хорошо, – согласилась я.
– Приятно иметь с вами дело, – заявил Шнайдер. – Евреи сюда приходят с таким видом, будто делают мне одолжение.
Я отступила на шаг от стенда.
– Мистер Шнайдер, мне жаль, если я произвела на вас впечатление человека, который станет терпеть расистские высказывания. Я не знаю, как ведутся дела в Германии, но я не имею дел с антисемитами.
Я свернула свою коричневую скатку с ложками.
– Мисс Ферридэй, прошу вас. Я оговорился, извините.
– Эта страна основана на принципах равноправия и справедливости, вам не мешало бы это запомнить. Ваша неприязнь к людям другой национальности не пойдет на пользу вашему бизнесу.
– Я это запомню, – сказал владелец магазина и ненавязчиво потянул у меня из рук скатку. – Прошу вас, примите мои самые искренние извинения.
– Извинения принимаются. Мистер Шнайдер, я не злопамятна, но люди, с которыми я имею дело, должны соответствовать самым высоким стандартам.
– Мисс Ферридэй, благодарю вас. Мне жаль, если я вас оскорбил.
Выйдя из «Шнайдер и Гудвич», я почувствовала новый прилив энтузиазма. У меня в кармане было достаточно денег и на отправку посылок, и на подарочную упаковку «Овалтайн»
[27]. Свою совесть я успокоила простой мыслью о том, что иногда, чтобы помочь нуждающимся, приходится иметь дело со злодеями. Я заключила сделку с антисемитом, но приобретенная выгода пойдет на благо несчастных.
Благодаря мистеру Шнайдеру пятьдесят сирот во Франции узнают о том, что они не забыты.
Глава 16
Кася
1941–1942 годы
За непозволительную реплику в адрес Ирмы Грезе Бинц отправила меня на две недели в карцер. Блок исполнения наказаний соответствовал своей репутации. Карцер – холодная одиночка с одним деревянным табуретом. Полчища тараканов. Я сначала оплакивала миссис Микелски, а потом весь срок заключения копила в душе злобу и строила планы отмщения. Они должны были поплатиться за то, что сделали с миссис Микелски. Сидела в темном карцере и проигрывала в голове разные сценарии. «Я возглавляю массовый побег». «Я убиваю Бинц ножкой от табуретки». «Я переправляю папе зашифрованные письма, в которых перечисляю их всех поименно».
