Зузанна навалилась на меня всем телом.
– Я больше не могу.
– Мы уже почти пришли, скоро ты отдохнешь.
Потом я увидела в луче карманного фонарика подругу Анис – Клэр.
– Кася, – приветствовала Клэр.
Я схватила ее за руку:
– Бинц внесла нас в свой список. Как только подключат свет, нас с Зузанной заберут.
– Сегодня ночью света не будет, – заявила Клэр. – Русские все вырубили. Когда Зурен пошел за «кроликами», Сзура выключила рубильник на трансформаторной подстанции. Вся электросеть вышла из строя. До утра не восстановят.
– Откуда вы знаете, что эти автобусы действительно от Красного Креста?
– Зурен пытался их задержать, но они пригрозили, что будут таранить ворота. А девочки из администрации рассказывали, что Гиммлер лично разрешил шведскому графу Бернадоту забрать нас отсюда.
Чего только не придумывали, лишь бы вытащить заключенных из лагеря. И это был наш единственный шанс.
– Анис дала мне один номер, – сообщила я.
– Тогда поторопись. Это последний автобус. Два уже загрузились и ждут у ворот.
Я взяла Зузанну и начала проталкиваться через толпу заключенных. Моего французского хватило на то, чтобы понять – девушки возбуждены и очень хотят поскорее вернуться домой и после отъезда автобуса заключенных в мастерской почти не останется.
Мне удалось пробиться в первый ряд толпы. Двое мужчин стояли у задних дверей автобуса и проверяли номера. Одного я никогда раньше не видела. А вот вторым был жирный Винкельманн в длинном кожаном плаще. Двери в автобус были открыты, так что мы видели девушек, которые уже ждали отправки внутри. С ними была светловолосая медсестра в белом халате, она помогала заключенным подняться по ступенькам. Если это была хитрость нацистов, то слишком уж мудреная. Хотя немецкие охранники, чтобы нас обмануть, часто переодевались в докторов и медсестер.
Я почувствовала некоторое облегчение только после того, как назвала Винкельманну номер, который мне передала Анис, и подсадила Зузанну в автобус. Подошла моя очередь. Медсестра наклонилась ко мне. Я поставила ногу на деревянный табурет-стремянку.
Неужели это действительно со мной происходит. Я поеду домой? В Люблин? К папе…
Медсестра улыбнулась и протянула мне руку.
Винкельманн перекрыл мне дорогу своей белой тростью.
– Стоп. Номер?
Медсестра крепче сжала мою руку:
– Все номера уже сверены. У нас нет времени на препирательства.
Она говорила на немецком, но с сильным шведским акцентом.
Мы были уже на пути домой.
Винкельманн оттолкнул меня тростью назад, и медсестра выпустила мою руку.
– У меня приказ. Вы забираете только француженок. Если эта заключенная француженка, я – Шарль де Голль.
– Но я действительно француженка, – сказала я по-немецки.
Хоть бы он не заметил, как у меня трясутся коленки.
– Да? Тогда скажи что-нибудь на своем родном языке, – предложил Винкельманн.
Я с ходу выпалила все, что знала по-французски:
– Фен слишком горячий. Не могли бы вы сделать виски покороче? Можно мне сделать холодную перманентную завивку со средними локонами и побольше папильоток? И причешите щеткой с щетиной кабана. Похоже, она помогает от перхоти.
Винкельманн посмотрел на второго мужчину:
– Она точно полячка.
Мужчина махнул мне рукой:
– Залезай в автобус.
– Мы уже должны ехать, – вмешалась медсестра и потянула меня в салон. – Давай быстрее.
Сестра начала закрывать двери, и тут к автобусу подбежала заключенная со свертком из одежды.
– Стойте, ваши вещи! – крикнула она и передала медсестре сверток.
– Это мои, – сказала милашка Пьено Пуаре, которая сидела в первом ряду.
Девушки передали ей сверток, а подружки подсели поближе.
Автобус тронулся с места, мы поехали к открытым воротам. Еще немного, и – свобода.
Пожалуйста, пусть это будет настоящий автобус Красного Креста!
Возле будки охранника подняли белый шлагбаум, водитель набрал скорость, и ворота остались позади, но я почему-то не чувствовала радости от освобождения.
Мы ехали вдоль берега озера, а Пьено тем временем размотала свой сверток.
– Господи, это же Гай, – прошептала Клэр.
Пьено откинула край одеяла, и мы все увидели новорожденного ребенка. Он был розовенький, с темными волосиками и по виду здоровый.
– Он родился два дня назад. Слава богу, не заплакал. Умница-мальчик.
Мы с грохотом ехали по дороге, фары подсвечивали наш эскорт – три немецких солдата на мотоциклах.
Так странно было снова оказаться в автобусе. Водитель то сбавлял скорость и ехал плавно, то снова набирал. Я так соскучилась по всем этим ощущениям. Булыжное покрытие превратилось в гладкое, то самое, которое укладывали бетонным катком заключенные.
Девочки, отличная работа. Как было бы хорошо, если бы вы сами это почувствовали.
Где-то совсем рядом засвистел чайник с кипящей водой.
Бомба.
Автобус тряхнуло, а озеро, будто бы фотовспышкой, осветили.
– Союзники бомбят, – пояснила медсестра. – Наверное, приняли нас за немецкий караван.
Водитель выключил фары и двигатель, а наш эскорт повернул обратно в лагерь. Задние огни мотоциклов постепенно уменьшались в темноте. Снова раздался этот похожий на свист чайника звук, и хребет горы над дорогой разлетелся на куски, мы все закричали, лица девушек озарило пламя от взрыва, как будто мы сидели у костра. Но взрывная волна сбросила нас на пол с резиновым покрытием и вернула к реальности. Я прижала к себе сестру и тоже повалилась на пол.
Она жива? А я?
Я крепче прижала Зузанну к груди и почувствовала ее тепло.
Вскоре водитель снова завел двигатель, автобус дернулся, и мы поехали в Швецию. Наши сердца стучали как одно.
Глава 26
Герта
1945 год
К апрелю сорок пятого года Германия уже проиграла войну, хотя в новостях отказывались это признать и все повторяли свои сказки. О том, что война скоро кончится не в пользу Германии, я поняла, слушая у себя в комнате иностранное радио. По Би-би-си передали, что войска союзников форсировали Рейн, а наша армия несет тяжелые потери. Зурен говорил, что мы со дня на день вернем Париж, но я знала – мы проиграли. Восемнадцатого апреля мы узнали, что американские танки въехали в мой родной Дюссельдорф и без труда захватили город. Британцы и американцы быстро продвигались на Берлин.
