– Судя по Диму, его элитная гвардия состоит из бессмертных сверхлюдей.
– Которых все-таки можно убить, – напомнил Ворон. – Не суть важно, куда Сестринский задевал старых, опять же Зона требует жертв. Да и невозможно физическое бессмертие, скорее, процесс старения и износа организма сильно замедлен, только и всего, ты будучи ученым должен понимать это.
– Я как ученый считаю, что не существует ничего невозможного, – заявил Нечаев.
– Я не понимаю смысла, – признался Ворон. – Если Сестринскому понадобилось свежее мясо, новый легион «рыцарей», подопытные, в конце концов, то его выбор более чем странен. Среди сталкеров много швали, не отрицаю, но ведь встречаются очень неплохие ребята. Отчего не набрать из них? Зачем нужен обман? Почему он тащит в Периметр бизнесменов?..
На этот раз Нечаев молчал гораздо дольше. Ворон даже засомневался, остался ли он на связи, но нет, таймер исправно отсчитывал время.
– Потому что успешный бизнесмен – всегда лидер, – наконец сказал тот. – Тогда как сталкер может быть и ведомым, будь он хоть рыцарем без страха и упрека, хоть экстрасенсом, как твой Дэн.
– Денис не ведомый, зря ты так.
– Ты необъективен.
Ворон повел плечом и не стал переубеждать. В конце концов, чем дольше ЦАЯ не будет в курсе истинных возможностей и способностей Дениса – в том числе и его черт характера, – тем лучше. Не всем становиться наполеонами с рождения. Кому-то необходимо для начала подрасти. Пройдет время, мальчишка окончательно встанет на крыло и не позволит помыкать собой никому.
– Пусть так. Хотя я, признаться, не могу представить себе организацию, состоящую сплошь из бойцов с ярко выраженными лидерскими качествами, – признался он.
– Брось. Любая летная эскадрилья во время войны – универсальный образец индивидуалистов, делающих одно дело.
– А у нас война? – поинтересовался Ворон. – Не знал.
Нечаев вздохнул, а затем произнес очень ровно, бесцветным тоном:
– Он пытается повторить эксперимент.
Ворон вздрогнул. О своем прошлом он рассказывал только Денису, и тот точно не стал бы трепаться ни в институте, ни где бы то ни было. Тем более не захотел бы сплетничать с Нечаевым, которого недолюбливал.
«Эксперимент с тобой» повисло в воздухе дамокловым мечом.
– Я просматривал архивы. Сестринский предпочитал работать с представителями интеллигенции, – продолжил Нечаев, и Ворон с облегчением перевел дух, хотя тревожная струна внутри продолжила звенеть неявным беспокойством. Тон и интонации Нечаева теперь звучали привычно, однако Ворон все равно хмурился и подозревал неладное.
– Ладно… – сказал он. – Я подумаю об этом завтра утром.
– Прямо в полдень, как проснешься, – рассмеялся Нечаев и повесил трубку.
Ворон вздохнул и снял наушник, утопил на руле пару кнопок, и салон заполнился биением барабанов и смехом электрогитар. «Я бегу, чтобы жить, а вокруг ликует паранойя», – солист с легкостью перекрикивал музыку и откровенно развлекался. Ворону же было не до веселья: паранойе оказался подвержен не некто посторонний, а он сам.
Глава 10
Шаг, второй, третий. Голова немного кружилась, а перед глазами плясали разноцветные круги: розовые, сиреневые, желтые, голубые… Денис не удержался, протянул руку и дотронулся до яркого, цвета закатного солнца. Тот переменил форму, из круга став овалом, а затем медленно перетек в квадрат, треугольник и, наконец, в октаэдр – красный с белой полоской посередине. В довершение – видимо, чтобы и до альтернативно одаренных дошло, – прямо перед глазами замигала табличка «Стоп» и «Посторонним вход».
«Забавно, – подумал Денис. Раньше эмионики никогда не подкидывали ему подобных ассоциаций. Насылаемые ими сновидения воспринимались кошмарами, несли в себе миллион самых разных эмоциональных оттенков, буквально раскалывавших голову изнутри, но ни разу не оперировали к старому советскому кино или дорожным знакам. – Что ж, влияние Никиты заметно, и не сказать, будто меня это не радует».
По крайней мере пока ничего сверхотвратительного не происходило: Денис просто попал в осознаваемый сон, из которого не смог бы сам выбраться. Когда подобное случалось, он уповал на удачу и напарника. Тот чувствовал такие сны и, если что-то шло не так, немедленно выдергивал Дениса в реальный мир. Однако сегодня Ворон уехал ранним вечером и точно не вернулся, когда Дениса утянуло в сновидение.
Денис попытался припомнить, почему заснул, не дождавшись Ворона, но не смог. Привык, расслабился, решил, будто наличие ходока от эмиоников к людям и обратно помешает ночным блужданиям. Увы, он ошибся. А Никита… кто знает, что с ним произошло, раз Дениса снова решили мучить через направленное сновидение?
«Каждый выбирает за себя», – утверждал Ворон. Но принимать чужой выбор и понимать его – вещи разные. Денис, сколько себя помнил, подавлял остатки того, что вынес из Зоны, едва не мутировав в эмионика. С «братьями» и их попытками войти в контакт боролся нещадно, и решение Никиты стать добровольным посредником между «детьми Зоны» и людьми казалось ему сущей дикостью, но при этом правильным: результат был налицо.
Эмионики не только больше не уводили людей и не били эмо-ударами по сталкерам, попадающимся им на глаза, но иной раз и помогали: информацией или собственным присутствием. Ворон как-то сравнил их с «котом Шредингера»: поведение этой твари вряд ли удавалось объяснить чем-либо, кроме банального любопытства: она так и льнула к людям. Впрочем, ее могли привлекать, например, какие-нибудь неизвестные Денису, но изучаемые учеными эманации. Хмырь, к примеру, преследовал живых с вполне известными хищными намерениями – по следам. Однако если хмыря вряд ли удалось бы считать разумным, а «кот» официально признавался научниками разумным лишь условно, в высоком интеллекте эмиоников не сомневался более никто. И это тоже не уменьшало проблем, а в плане этики и философии – порядком увеличивало.
ИИЗ по-прежнему стремился уничтожить Зону и вернуть Москву, при этом с эмиониками он сотрудничал.
Человек привык мнить себя не только царем природы, но и единственным разумным. Океанологи и биологи время от времени говорили о признании таковыми еще и дельфинов, но к ним мало кто прислушивался: сферой людских интересов оставалась суша, да и большинству из них не было дела до похожих на рыб млекопитающих, пусть и обладающих речью, но общающихся в диапазоне, не воспринимаемым человеческим ухом. Эмионики же внешне ничем не отличались от детей, пусть и могли бы заткнуть за пояс любого академика.
Умные, хитрые, целеустремленные, любопытные и с логикой и моралью, вывернутыми наизнанку. Еще несколько лет назад их считали просто мутантами, потом – злом во плоти, сумасшедшими гениями, стремящимися захватить мир и превратить его в одну сплошную Зону. И это еще Денис не учитывал миллион и одну религиозную истерику по их поводу. Даже насквозь закоснелую и бюрократическую православную церковь лихорадило, и в ней появлялся то один сбрендивший проповедник, то другой. Причем первый утверждал, будто Зона – филиал преисподней на Земле, и призывал организовать вокруг Москвы крестный ход, а второй объявлял эмиоников ангелами господними. Обязательно вылезал и кто-нибудь третий, начинавший вещать про всадников Апокалипсиса, про вставание из могил и шастающих по бывшей столице мертвецов (говорить ему о «матрицах» было совершенно бесполезно). Про всевозможных сектантов по всему миру и вспоминать не хотелось. Один католический папа держался аки баобаб посреди саванны: твердый и незыблемый в нежелании однозначно говорить о вещах, неподвластных людскому пониманию.
