Ворон тихо фыркнул на последнюю мысль: нашел девочку! Анастасия, конечно, может быть и приемной дочерью, но вряд ли. Почему-то казалось, Сестринский немного расист, вернее, генетик, верящий в гениальность, передающуюся по наследству вместе с кровью (собственно, и неудивительно для прошлого столетия). А в те времена обзаводились детьми рано.
Девочка на самом деле – даже не старуха, а очень опытное, много видевшее, постоянно учащееся и исследовавшее существо без возраста. И уж в чем точно не возникало сомнений: ее отношение к науке остановилось далеко не на уровне лаборанта или помощницы подай-принеси. Да она наверняка любого научника за пояс заткнет. А еще она своенравна, амбициозна и мстительна. Судя по прерванному разговору хотя бы, да и гормоны сбрасывать со счетов не стоит. Если ее тело затормозило на пороге двадцатилетия, то это вечный тинейджер с гранатой. Ворон попробовал представить многоопытного подростка и понял, что не может. Подобная невообразимость существовала за рамками его понимания и точно являлась смертельно опасной.
«Ну и на кой ей я? – задал он себе очередной вопрос. – На мальчиков потянуло? Так мало ли на свете действительно мальчиков, которые с радостью, граничащей с восторгом, клюнут на завораживающую внешность? Или совсем мальчики-мальчики не сдались, ей нужен мужик под сорок? Впрочем, в сравнении с ней – тоже тот еще юноша, но немного больше смыслящий и не столь страдающий спермотоксикозом?»
Сестринский вел с дочерью тихий, ни к чему не обязывающий разговор, который Ворон пропускал мимо ушей. Он все равно мало что мог запомнить или понять в кодовых названиях, бесконечном перечислении наименований органических соединений и вплетаемых в этот кошмар бытовых вопросов. К тому моменту, когда они вошли в лабораторию, он окончательно пришел к выводу, сводящемуся к старому как мир: готовиться следует к чему угодно, но лучше к самому худшему.
«Эта красивая змейка, Анастасия, само собой, не укусит до смерти (иначе Сестринский обидится), но отравить жизнь постарается», – с подобными мыслями Ворон сел в кресло и положил на подлокотник руки запястьями вверх, походя заметив, что никаких фиксирующих ремней даже не предусмотрено.
– Несколько слов о происходящем и произошедшем. – Сестринский сел в такое же кожаное кресло с широкими подлокотниками, стоящее напротив, устроив на коленях ноутбук. Стоящие полукругом мониторы показывали графики, таблицы, ряды цифр и формул, нечто очень смахивающее на розу ветров. В показаниях вряд ли мог разобраться хоть кто-нибудь, кроме этого гения. – Сейчас в районе Коньково мы готовим масштабный эксперимент по аннигилированию Зоны. Однако есть подозрение, что бреши реального пространства, срастаясь вместе, породят локальную аномалию сродни спонтанно образованным в зданиях Москва-сити, например.
– Или в Кащенко, – покивал Ворон. – Вы хотите воссоздать эксперимент в лабораторных условиях и посмотреть, как на него отреагирую я?
– До тебя на эксперимент согласились шестеро, и, насколько знаю, твой напарник тоже побывал в бреши.
Ворон кивнул. Пожалуй, ехидничать не стоило.
– Мне необходимы статистические данные и анализы крови. Обычные люди – да, здесь находятся и такие, – ничего не заметили, и их здоровью не был нанесен даже малейший вред. Анастасия тоже восприняла все нормально, но ты – дело другое.
– Переходное звено от человека разумного к «рыцарю Зоны», – протянул Ворон.
– А без язвительности никак нельзя? – поинтересовалась Анастасия.
– Имя обязывает. – Ворон повел плечом и указал взглядом на свою руку. Против участия в эксперименте он не имел ничего.
Ему довольно часто приходилось прибегать к помощи врачей в связи с тем образом жизни, который избрал, и на основании собственного опыта он уяснил, что забор крови из вены в разы безболезненнее, чем из пальца. Анастасия поколебала эту его уверенность: непонятно как она действовала, но плечо после процедур чуть ли не отваливалось.
На него навесили датчики. Затем Ворон встал и перешел в «душевую кабину» – уж слишком сильной оказалась ассоциация на огороженное прозрачным пластиком пространство площадью метр на метр с кафельной синей плиткой на полу и потолком, замазанным голубоватой эмалью. В центре стояло кресло, словно вытащенное из стоматологического кабинета.
– Хоть инструментов инквизиторов нет – уже здорово, – заметил Ворон и пояснил: – Я про то, чем зубы сверлят.
Он опустился в кресло, занял положение полулежа и закрыл глаза.
– Комментируй все, что чувствуешь или видишь, – попросил Сестринский. – Я прекращу эксперимент и вытащу тебя оттуда при первом же требовании.
– Это уж само собой, – ответил Ворон и на первое, и на второе одновременно.
– Если ощутите головокружение, тошноту, жар или холод, немедленно сообщите. – Это уже Анастасия. Она заняла место за одним из мониторов, следила за датчиками с подробной телеметрией. Вот уж кому Ворон точно не доверил бы свое здоровье: иной раз достаточно всего несколько секунд не замечать сбоя, а человека уже не откачать.
– Никогда не имел склонностей строить из себя героя или идиота, – заметил он беззаботно. – Не тревожьтесь, не растаю.
– Не шути так, – вздохнул Сестринский, и Ворон кивнул.
– Согласен, погорячился.
В конце концов, они не знали, что может пойти не так и пойдет ли в этот раз или какой-нибудь следующий. Зато накликать удалось бы с легкостью (уж кому, как не Ворону, знать за собой привычку каркнуть так каркнуть). Вот самообразуется в изголовье «ведьмин студень» – и растает как миленький, в резину только так обратится, а если дождик из «мертвой воды» пойдет, так и того хуже.
Усилием воли отогнав подальше видения многочисленных кар и смертей, Ворон усмехнулся и скомандовал:
– Поехали.
В кабине родился ветер, тронул волосы на макушке, мазнул по лбу и щеке невесомым, но ощутимым прикосновением, закружил по замкнутому пространству. Ворон улыбнулся ему, как старому другу.
– Ветер, – сказал он вслух, – не знаю, фиксируете ли вы его или он лишь у меня в голове.
Ответа он не услышал, что само по себе казалось странным. Лицо и кисти слегка припекало: так, словно он оказался под жарким июньским солнышком, которого ни конкретно здесь, ни в Зоне вообще быть не могло. В отличие от ветра тепло не обрадовало, ящеркой пробежало по позвоночнику опасение, и пришлось взять себя в руки, чтобы не поинтересоваться у сидящих по ту сторону кабины: а не использовали ли они парочку радиоактивных артефактов из старшей Зоны? Ворон никогда не испытывал особого желания заигрывать с бета-, гамма- и прочим излучением, способным его прикончить, изрядно поиздевавшись в процессе.
«Тепло отмечал и Денис, – заметил он про себя. – Но если и задавать вопросы, то Сестринскому. Наедине. И так, чтобы золотоволосая змейка не могла выползти из-за угла и прервать разговор».
Он спокойно, подбирая каждое слово, описал свои ощущения, вспомнил, что Денис упоминал о слабости, и попытался оторвать руку от подлокотника кресла. В следующий момент он пожалел о закрытых глазах: хотел лучше распознавать ощущения, и влип, хотя не существовало гарантии, будто не было бы хуже.
