Зарыдав, Катерина бросилась на колени:
– Макарушка!
– Сказал – нет промеж нами ничего… Да брось ты нож, девка! – скрипя зубами, цыган сел на полу, опираясь спиною о стену. – Не собирался я ее убивать. Так, попугал только. Хотя таких тварей и убить бы нехудо.
– А ну, пасть закрой! – чувствительно пнув лиходея в бок, цыкнула Лидочка. – Сейчас за капитаном-исправником пошлю. На каторгу у меня пойдешь, гниль! Понял? И глазами на меня не сверкай, не боюсь я тебя, поганца, нисколько.
– Не надо на каторгу, – шмыгнув носом, Катерина снова запричитала. – Он и впрямь не хотел. Это я все…
– Ты, не ты, – хмыкнула барышня. – Разберемся. Потолкуем?
– Потолкуем, ага… – женщина обрадованно закивала и жалобно скривила губы. – Только этого бы… отпустить бы, а?
– Точно отпустить?
– Ага.
– Ладно… Вон пошел! Пошел, говорю, пока я добрая, – нагло распорядилась «атаманша». – А ножик твой я себе оставлю – трофеем.
– Ну, ты это… – поднимаясь на ноги, цыган восхищенно причмокнул. – Ну ты, дева, да-а-а… Как ты меня… Уважаю! И это… зла на меня не держи. Я ведь тебя не хотел… пошутил просто.
– В следующий раз за такие шутки уши отрежу, – серьезно пообещала Лидочка. – И кое-что еще. Все – пошел уже. Уходи, сказала.
– Ухожу, – цыган задержался в дверях и обернулся с неожиданной улыбкой. – А нож – пусть не трофей. Пусть – подарком будет. При таком ноже тебя ни один цыган не обидит. Наоборот.
– Да иди ты уже, черт лохматый!
* * *
Макар Чубаров вскочил в бричку и принялся нахлестывать лошадь. Тучи желтой пыли поднимались из-под колес и копыт, и сквозь эту пыльную мглу сияли сатанинской злобою черные глаза цыгана. Оскорбленный в лучших своих чувствах любовник гнал лошадь с такой силою, словно торопился в ад. Пару раз бричка едва не перевернулась и даже зацепила колесом верстовой столб у городской управы. Вот тут уж Чубарову волей-неволей пришлось остановиться. Выбравшись из брички он склонился над колесом, потрогал, пошатал… И был взят под белы рученьки бодрой командой инвалидов во главе с неизбывным Митричем!
– А, господин Чубаров! – радостно потер ладони Денис. – Ну, присаживайся, мил человек. Рассказывай!
– И что рассказывать, вашество? – цыган изумленно глянул на гусарский мундир Давыдова. – Это что же, господа гусары нынче присутственные дела ведут?
– Не твое дело, – Денис резко усмехнулся и подкрутил усы. – Давай рассказывай, какую ты девицу в трактир водил! Напомню – недели две назад дело было.
– Я многих вожу, – развалившись, нагло рассмеялся цыган.
Вот чего Денис Васильевич терпеть не мог, так это этакого вот нахальства. Особенно среди простонародья.
Побагровев, гусар приподнялся и ахнул кулаком по столу:
– А ну, встать, шваль! Нынче живо у меня на каторгу… а то и на виселицу – за убийство!
– Я никого не убивал, – живенько уяснив, что шутить здесь с ним никто не собирается, Чубаров поспешно вскочил на ноги, позабыв про свои расстроенные изменой любовницы чувства. – Христом-богом клянусь, детьми… да чем угодно!
– Клятвы свои поганые оставь при себе. Чай, не на базаре, – хладнокровно заметил гусар. – Отвечай все с толком, по существу. Подвозил девицу чужую?
– Подвозил, – поморгав, Чубаров тряхнул чубом. – Было дело. До трактира подвез, да.
– Так кого подвез-то?
– Анною звали. Из Черкасс…
Услышав такое, Денис напрягся – еще чуть-чуть, и недалеко до признания!
– Она к подружке моей приехала, Катерине, погостила чуток. Я в гости заглянул, она, Анна-то, и попросила до трактира подвезти. Хотела с попутными купцами до Черкасс добраться. Ну, Марьи-вдовицы трактир, знаете. Я отвез, простился. – Цыган снова поморгал и продолжил, исподлобья посматривая на гусара: – Там еще Верейский Никифор был, купец, как раз только зашел. Так они там спелись.
– Что значит спелись?
– Ну, уговорились, верно, насчет дороги, – махнул рукой Чубаров. – А дальше я водки хлопнул да уехал в табор. И как там что было – не ведаю.
– Так-так, Верейский, значит… В суде подтвердить сможешь?
– Ну-у, господине… Я бы со всем удовольствием. Однако, в зависимости от того, когда суд. Не сегодня завтра уходим с табором на Буковину.
Давыдов покрутил усы:
– На Буковину, значит… так-так… А кто еще тогда в том трактире был?
– Марьи точно не было – спала. Кто-то из служек… ну да, молодой парнишка такой… Говорят, он недавно в овраг упал.
– Как упал?
– Так. Со сломанной шеей и нашли.
Отпустив цыгана, Давыдов заглянул в соседний кабинет, к Ратникову. Федор Петрович, почесывая гладко выбритый подбородок, вновь допрашивал недавно арестованного помещика, молодого Кузьму Федосыча Воронова.
– Так, говоришь, в трактире никого не помнишь?
– Ну-у… никого. Говорил же! – помещик раздраженно забарабанил тонкими пальцами по столу. – Разве что полового. Снулый такой отрок… едва поспевал, муха сонная!
– Этот тот, которого недавно в овраге мертвым нашли? – уточнил капитан-исправник.
Арестованный развел руками:
– Ну, уж про то мне неведомо.
– Так ты с кем пил-то?
– Да сам с собой, с горя… Письмо от возлюбленной получил… Нехорошее письмо, злое. Кто такая – не скажу, живет в Киеве.
– А письмо, разрешите полюбопытствовать?
– Да сжег я его! – нервно воскликнул помещик. – Как только прочел, так сразу и сжег.
– Разрешите, господин капитан-исправник? – испросив разрешение, Денис повернулся к допрашиваемому и быстро спросил, был ли тогда в трактире купец Никифор Верейский.
– Не помню, – качнул лохматой головой арестант. – Хоть убейте, господа, а не помню! Пьян был…
– Так-так один и пили?
– Ну… может, и не один. Может, и подливал кто-то.
Отправив Воронова обратно в узилище, капитан-исправник пристально посмотрел на гусара:
– Ну, Денис Васильевич, говори. Что, Никифора Верейского в Марьином трактире видали?
– Видали, – кивнул Дэн. – Макар Чубаров, цыган, видел, как Никифор разговаривал с убитой. А потом у дома Воронова мелкие отроки приметили какого-то мужика на бричке. С дамой!
– Так ты полагаешь, будто Верейский сначала привез домой пьяного вусмерть Воронова, а потом – эту вот Анну… которую там же и убил. И все свалил на Воронова. Зачем? В чем смысл-то?
– В каменоломнях, Федор Петрович, – пройдясь по кабинету, негромко пояснил гусар. – В гранитных каменоломнях.
То же самое подтвердил и вновь вызванный на допрос помещик. Да, действительно, купец Никифор Верейский неоднократно предлагал ему и брату продать гранитные выработки, но все время получал отказ.
