Это не просьба. Это приказ, и на него Торре отвечает кивком. Между мной и Самриэлем вырастает огромная серая и на редкость агрессивная преграда, с которой лучше не спорить. И не пытаться заговорить. Лучше всего — просто держаться подальше.
Да только засыпаю я куда раньше, чем догорает огонь. Раньше, чем все успевают разойтись.
Прижимаюсь щекой к груди Дио, закрываю глаза и ощущаю, как на плечи ложится что-то мягкое и теплое. Кто-то заботливо кутает меня и — возможно, кажется — целует в лоб.
А затем я вижу сны. Красочные, точно настоящие. И там — где-то в глубине этого бреда, рожденного моей головой — я, наверно, даже счастлива.
— Миру! — Я хлопаю по коленям, и мой жест тут же повторяют. — А, Миру!
Маленькая девочка не остроуха, а еще у нее очень смешные кудряшки — короткие, темные. Они напоминают шерсть какого-то зверя. Они топорщатся в разные стороны; даже если попытаться платком скрыть, все равно выбиваются.
Маленькая девочка хлопает глазищами. И даже не верится, что они — такие огромные — почти и не видят ничего. Но Миру не грустит. Улыбается, демонстрируянедавно выпавший зуб, — тот гордо висит на нитке у нее на запястье.
— Да, сестренка Ишет? — Ко мне тянутся маленькие ладошки, накрывают мои руки и начинают ощупывать. Миру видит мир пальцами. Она говорит, это интересно.
— А что у нас синее, Миру?
— Водичка! — отвечает и задумывается. — Мамины глаза! — Их цвет я сама определяю как «мерзкий», но при ней говорить такого не стану. — И ягоды с куста за соседним забором!
Вот уж что она помнит, так это ягоды. Только я-то пальцами их мну, а Миру набирает целые горсти да за щеку пихает, пока место совсем не кончается.
— А красное у нас что?
Этот цвет Миру не любит. Говорит, страшный он. Наверное, потому что рубахи ее отца — именно красные. А как не бояться человека, который ругается постоянно?
— Кровь, — сдавленно говорит она и пытается вспомнить хоть что-то еще. Что-то хорошее. — Еще ягоды.
И я смеюсь. Потому что этот ответ подходит для любого вопроса. А если цвет — зеленый, то ягоды просто не успели созреть.
— И ты.
— Почему я? — удивляюсь и трясу головой. Когда я-то красной стать успела?
Миру чертит пальцем по земле, выводит линии, но все равно путается. Она плохо пишет. Не все иероглифы ей понятны. Под пухлой ладошкой появляется слово «Красный». Изобразив его, она стирает идущую поперек черту и тут же получает подзатыльник.
— Но так папа тебя называет! — хихикает Миру.
Казалось бы, всего одна линия, не самая большая. Но вот из слова «Красный» получается другое. «Плутовка». Так действительно зовет меня сожитель матери. И это самое ласковое из того, что я могу услышать от него. Кроме моего имени, конечно же.
— Открою тебе секрет. — Наклоняюсь и шепчу ей на ухо: — Твой папа очень глупый.
— Нельзя так говорить!
Она хохочет, падает на землю, болтает ногами.
И в этот же момент я слышу удар. Громкий. Где-то совсем близко.
Он заставляет исчезнуть Миру. И призрачное ощущение спокойствия.
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ РОДА
Синтариль
«Мышка-Мышка».
Мне нравится это прозвище. Оно незаметное, серое.
А еще, мой господин, оно совершенно мне не подходит. Ведь что грызуны? Портят деревянные ложки на вашей кухне, разбрасывают по погребу зерно. Мелкие пакостники, настолько глупые, что хватают пропитанный ядом хлеб, а потом лежат в углу, тяжело дышат и ждут, когда кто-то заберет их в Пак’аш.
Ведь животные тоже попадают туда, правда?
А над моей головой шумит листва. Под сапогами приминаются высокие травы. К тому же, мой господин, меня сложно одурачить отравленными яствами и еще — я склоняю голову и прошу простить меня — ядом в чаше. Не могу поверить, что великие умирают так.
Я помню ваши — вернее, наши — последние мгновенья. Помню, какой холодной была ваша рука, какой болезненно бледной — кожа. Но все еще не могу принять. Наверно, не приму никогда, мой господин.
Зато ваш нерадивый младший сын оказался невероятно удачливым. Об этом говорит хотя бы то, что он не подох за те несколько Половин, которые был предоставлен сам себе. Один из членов гильдии сказал, что Лаурэль исхудал, что черные волосы стали походить на свалявшуюся шерсть дикого зверя и что благодаря хранителю он неплохо подзаработал в сомнительных заведениях на кулачных боях. Он не умеет бить по-настоящему. Его тонкие руки предназначены лишь для того, чтобы сжимать чаши с напитками или атрибуты власти. Зато он прекрасно держится против нетрезвых босот, которым тоже хочется легких денег.
Интересно, как долго он сможет простоять, окажись его противником Ахан? Или я? Возможно, у меня недостает пальцев на ноге, а ухо выглядит так, словно его пожевали псы, но я умею как держать удар, так и бить. И меня вряд ли будет беспокоить, кто передо мной — незнакомец или младший брат.
Лаурэлю повезло родиться под знаком Силь, Матери Всех Камней. Точно добрая мать, хранительница оберегает, принимает удары на себя. Ее тело покрыто сколами и трещинами. Она не щадит себя. Да только от всего ли защитить может?
Едва ли…
Саахиты — те мудрецы, которые чувствуют связь с духом, изучают древние фолианты, чтобы познать все, на что способны, — становятся практически неуязвимыми, если их отметила Силь. Почти. Но и они не бессмертны. Что уж говорить о мальчишке, которому просто везет? Сомневаюсь, что за столь короткое время он смог обучиться хоть чему-то.
Знак Матери Всех Камней — две ломаные линии — находится под моей левой лопаткой, рядом с Ушуи — попутным ветром. Я помню тот день, когда он появился: тогда я чуть было не лишилась глаз. Кажется, небольшой шрам на виске до сих пор виден. Я никогда не говорила об этом, мой господин, но тогда я испугалась. Потому что была еще совсем молодой. Потому что по глупости сунулась на болота с корзиной и без оружия. В детстве тоу казался мне безопасным местом. Как же я ошибалась.
Сейчас же на моей груди, на спине сотни различных знаков. Все они заточены в моем теле. К каждому я знаю подход. Забавно, не правда ли?
Вы ведь помните, кем была та, которая породила меня, господин? Помните, откуда взялись метки, поднимающиеся от моих запястий? Во мне течет кровь тьежне даржа — контролирующих потоки. Правда, иные расы привыкли звать таких иначе. Бакутар. «Разносчики». Когда-то от них избавлялись, поскольку ни один из хранителей — так думали — не желал их касаться. Узнать бакутара просто — по бледной коже да отвратительным наростам чуть выше ушей. С каждой прожитой Половиной эти наросты становятся все длиннее. Как хорошо, что внешне я похожа на вас, мой господин. Ведь истинный галлериец может породить только подобного себе.
