Она разыскала в запасах Жаккетты (благоразумно припрятавшей в своем мешке массу полезных вещей, купленных еще на базарах Триполи госпожой Фатимой) порошок хны. Залила его кипятком.
А когда краска была готова, безжалостно усадила на табурет ревущую в три ручья камеристку и принялась размашисто мазать ей голову бурой, липкой кашей.
– Не строй из себя сиротку! – рычала Жанна, щедро уснащая хной Жаккетту, себя и пол на несколько шагов вокруг. – Врать она, видите ли, не умеет! А зачем тебе врать?! В гареме была? Была! Хабль аль–Лулу, красавица из красавиц! Помнишь, как твой мерзкий Абдулла меня заставлял коврики ткать? А? Вот и сейчас будешь!
– Только не Хабль аль–Лулу! – взвыла Жаккетта. – Лучше сразу зарежьте!
– Ах, какие мы чувствительные! – всплеснула измазанными перчатками баронессы Жанна и во все стороны полетели кашеобразные комки. – Ладно, не переживай. Это имя с первого раза и не произнесешь, поэтому ты будешь Нарджис. Красиво, а?
«Так только служанок в гаремах называют… – кисло подумала Жаккетта. – А я, слава богу, была любимой наложницей! И у Абдуллы его невольницу именно так звали. Сдается мне, именно поэтому Вы, госпожа Жанна, это имя и запомнили…»
Но промолчала, решив, что сейчас с госпожой лучше не спорить. Себе дороже.
– Согласна? Вот и чудесно! – не произнесла, а пропела Жанна. – Вот и умница! Подставляй голову – сейчас краску смывать будем!
* * *
Хну общими усилиями смыли и, покрашенная твердой рукой Жанны, Жаккетта заблистала на весь белый свет ярко–оранжевыми ушами.
Хна попалась отменного качества.
Пламенеющий цвет пристал к ушам и шее Жаккетты крепко–накрепко, не поддаваясь ни лучшему мылу, ни терению щеткой.
Хна сходила понемногу, с каждым мытьем становясь лишь чуть бледнее.
Но это была не самая главная проблема.
Превращение Жаккетты в Нарджис только началось…
* * *
Баронесса де Шатонуар несколько удивилась затее Жанны, но препятствовать не стала, сказав, что, возможно, идея не лишена остроумия. Судя по всему, она была просто растеряна.
Не обращая ни на что внимания, Жанна вбивала в голову Жаккетты созданную всего за полночи легенду Нарджис.
– Ты – девушка из знатной и благородной семьи. Твои предки в дальнем родстве с моими и я тебя в плену узнала по этому кольцу.
Жанна стянула с пальца собственное кольцо и надела его Жаккетте.
– Тебя еще в раннем детстве похитили пираты, когда ты с родителями плыла на корабле в Италию, предположим в Неаполь, – объясняла дальше Жанна. – Так что ты ребенком попала на Восток. Когда ты подросла, тебя продали в гарем шейха, где ты и была его любимой наложницей. В гареме мы встретились и когда я бежала, ты бежала вместе со мной, чтобы, наконец–то, попасть на родину.
– Но как же я всю жизнь прожила среди арабов, а по ихнему не говорю? – слабо возмутилась Жаккетта.
– Потому что тебя специально держали взаперти, чтобы ты не общалась с мусульманами, не выучила арабский и не убежала, – на ходу сочинила Жанна.
Мадам Беатриса, скромно сидевшая в углу, в креслице, и рассеяно поигрывавшая зеркалом, вдруг сказала:
– Девочка моя, воображения тебе не занимать, но твоя протеже слишком неотесанна. В любимую наложницу шейха верится охотно, но вот знатная девица из нее никакая. Деревня!..
– Не все сразу, госпожа Беатриса! – огрызнулась Жанна. – Я видела много дам, ведущих себя, как принцессы крови, а на поверку частенько оказывалось, что у них и герба–то за душой приличного нет. А насчет Жаккетты я тоже иллюзий не питаю, придется учить ее манерам.
– У тебя мало времени, – резонно заметила баронесса. – Господин, о котором я тебе говорила, уже через две недели тронется в путь, а ты даже еще его не видела. А стоит этой особе сказать при людях словечко, вроде «по ихнему» – и сразу весь результат насмарку. Подумай об этом.
Но Жанна не хотела отступать.
– Я подумала, – сказала она. – Вводим маленькое уточнение. Жаккетта, то есть Нарджис, неразумным ребенком попав в плен, была воспитана французской нянькой, старой крестьянкой из Гиени и поэтому нельзя требовать от нее слишком многого.
– А как крестьянка так удачно попала в плен? – поинтересовалась баронесса.
– Когда совершала паломничество! – отрезала разозлившаяся Жанна.
Великолепно! – положила зеркальце на место баронесса. – Я бы до такого, пожалуй и не додумалась. Ты сварила неплохой бульон. Правда я не понимаю, зачем все эти сложности и потуги с фальшивой Нарджис, если господин маркиз дю Моншов, де ля Грангренуйер, де ля Жавель благоволит к тебе самой?
Жанна лишь мило улыбнулась, не собираясь ничего объяснять. Лишь отметила, что вот и всплыло имя благодетеля.
– Понимаю, понимаю… – улыбнулась в ответ еще шире баронесса. – У нас, у всех бывают маленькие причуды. Но учти, к тебе у господина маркиза уже есть интерес, а вот таинственной Нарджис его еще надо заинтересовать.
Жаккетта, слушая баронессу, про себя возмутилась:
«Ах ты кошелка старая! Все вы мните себя неотразимыми, а, почему–то, мессир Марчелло меня больше любил, чем тебя!»
Видя, что дамы, занятые беседой, про нее подзабыли, она попыталась улизнуть из комнаты.
Но Жанна (не иначе боковым зрением) увидела ее продвижение к двери и жестом заставила вернуться на место.
Процесс шлифовки восточной красавицы Нарджис продолжился.
* * *
Неожиданно для себя самой, мадам Беатриса поняла, что стареет.
И сказало ей об этом не зеркало, не шепоток за спиной.
Нахальная, и на взгляд мадам Беатрисы довольно нелепая идея взять и выставить камеристку красавицей Востока, начала воплощаться в жизнь. Да еще как!
Медово – приторная, как восточные сладости, история девочки из знатной семьи, попавшей в плен к пиратам, а затем к свирепым маврам, воспитанная старушкой – соплеменницей и ставшая повелительницей гарема грозного шейха почему–то вызвала большой успех.
Такой легковерности от римского общества баронесса никак не ожидала.
Но летний зной, придавивший город к земле, вызвал некоторое оцепенение в политической и общественной жизни.
Интриговать по такой жаре не было сил. Их оставалось лишь на то, чтобы сидеть у фонтанов и прудов в тени листвы, отложив все дела на попозже, когда жара спадет.
Сплетничать стало почти не о чем и подвернувшая история красавицы графини, сбежавшей из гарема и прихватившей с собой любимицу шейха была принята охотно.
Тем более что, оказывается, зоркие глаза замечали Жанну на улицах Рима в сопровождении девушки, с головой завернутой в белое арабское покрывало.
Мадам Беатриса поняла, что постарела душой.
