Последний тычок Сморчка в дверь предшествовал скрипу удаляющихся шагов. Рядом с атласом стоял пустой медицинский пузырёк, бросавший колеблющийся отсвет на крышку стола. На ярлычке от руки печатными буквами было написано слово «синиспора». Крохотная пробка пузырька, сама изготовленная из коры нескольких галлюциногенов-алкалоидов, была пропихнута сквозь горлышко и перекатывалась по донышку, покрываясь понемногу остатками наркотика. Погружённый в свои мысли, Мох разглядывал свет на столе, пока до него не донеслось нежное воркование. Повернув голову, он, следуя высвеченному солнцем столбику пыли, перевёл взгляд на окно. По ту сторону стекла взад-вперед прохаживался голубь. «Как тюремный надзиратель», – подумал Мох. Теперь он пил из открытой бутылки бренди, которую ранее убрал подальше от глаз Эндрю за диван. Как только спиртное вновь омыло огнём глотку, его охватила убеждённость. Это же очевидно. Книги, карты и бабочки – находки неслучайные. Кто-то (может быть, Мемория) хотел, чтоб он их обнаружил. Кто-то оставлял след хлебными крошками.
Возвращение пчёл
На следующее утро, едва минуло семь, Мох услышал, как на чердаке закрылась дверь. Едва слышно, но в тюремной изоляции Мох натренировал свой слух улавливать и распознавать самые незначительные звуки. Дом судьи Сифорта стоял под номером два в ряду из семи зданий. Звук означал, что кто-то залез в пустой крайний дом этого ряда, номер семь, пробрался на крышу через разбитое слуховое окно и прошёл от здания к зданию до двери, открывавшейся на чердак судьи Сифорта. Цель этих усилий состояла в том, чтобы забраться в дом незаметно с улицы. Путь был достаточно сложным, чтобы кто-то решился воспользоваться им.
Мох открыл глаза, полагая, что вернулся Эндрю, несмотря на то что ему было велено держаться подальше. Шаги, слишком тяжёлые для мальчика, раздались наверху до соседней комнаты, библиотеки судьи. Стук после паузы поведал, что с потолка спустилась подвесная лесенка с противовесом. Пришедший спустился. Мох кожей почувствовал, как из-под двери потянуло холодом. «Радужник», – подумал он, принимая сидячее положение. Мох ждал его с того самого дня, как нарисовал птичку внутри телефонной будки. Птичка – это скрытое послание, означавшее: «проверь ячейку 12 камеры хранения на Центральном вокзале». Ячейка стала их средством связи, установленным ещё до того, как Радужник покинул Ступени-Сити несколькими месяцами раньше. То был для него способ отыскать Моха, который, если надо, мог исчезать без следа. В ячейке камеры хранения на отдалённом вокзале Мох оставил адрес Сифорта, написанный скрытым кодом, а также записку с пояснением, как пробраться в дом по крышам. Мох положил предписания в запечатанный конверт вскоре после того, как был взят на работу. Вся система выглядела комичной, когда они договаривались о ней, но у Радужника причин для осмотрительности было не меньше, чем у Моха, так что система работала.
Мох спрятал пузырёк синиспоры в халат и пяткой отправил под диван пустую бутылку из-под бренди. Лесенка в соседней комнате с грохотом заскользила по полозьям и убралась на чердак. Раздались шаги по полу библиотеки до закрытой двери, отделявшей её от гостиной. Мох выжидал, упёршись локтями в колени. В пальцах он крутил огрызок карандаша, оставленный Эндрю. Дверь скользнула в боковой проём, и вошёл Радужник, оставляя за собой следы грязи.
Вода стекала с пальто Радужника прямо на ковёр с узором из листьев. Она струйками сбегала с капюшона, скрывавшего лицо. Палец за пальцем стащил он облегавшие руки перчатки и бросил их на антикварный столик у стены. Мох вздрогнул. Радужник откинул капюшон. В сумраке комнаты с молочно-голубоватой прозрачной кожей он напоминал призрака. Мох, кому всегда делалось не по себе от внешности Радужника, старался не смотреть тому в лицо. Пять стеклянных шариков, каждый из которых напоминал отдельный глазок мозаичного глаза насекомого, а потому звались они оцелусами. Оцелусы парили вокруг головы Радужника, служа источником лучевого спектровидения.
Мох встал и пожал руку друга, зная, что объятия тому были бы неприятны.
– Радужник, – воскликнул Мох. – До чего же чудесно тебя видеть. Как ты?
Радужник смягчил пристальный взгляд лёгкой улыбкой.
– Отчаянно хочу спать. Море было бурным, и я не спал с самого прибытия. Твой знак в телефонной будке я обнаружил только вчера вечером. – Радужник оглядел комнату, неодобрительно хмурясь на диковинки Сифорта. – Ты давно его там оставил?
– Несколько дней назад, – ответил Мох. – Боже, до чего же здорово тебя видеть!
– И мне тебя, Мох.
– Куда заносило тебя в твоих странствиях? – Неутолимая жажда Радужника к познанию зачастую уносила его куда-нибудь на целые месяцы.
– Некоторое время провёл на Пескарях, архипелаге на крайнем северо-востоке, изучал биом
[10] тех мест. Путешествие выдалось не из лёгких.
– Я слышал о них, рассеянные точечки на карте. Почти конец света.
Радужник кивнул:
– Поверь мне, нет никакого «почти». Более бесплодного места не сыскать. Понадобилось время, чтобы изучить повадки этой земли, но в этом у меня была помощь. Поначалу выяснилось, что жители-аборигены в отдалённых рыбачьих поселениях к моему появлению отнеслись с опаской, особенно к оцелусам. Я уверил их, что я – религиозный пилигрим, и это, похоже, уладило дело. После этого они с готовностью, пусть и несколько сдержанной, предлагали мне свою помощь. – Оцелусы парили по комнате, отбрасывая странные тени. – В своих собственных духовных верованиях они близки к сверхъестественному, так что, возможно, была тут какая-то связь. Как бы то ни было, на одном месте я подолгу не задерживался. Большую часть времени провёл, бродяжничая по дикой природе подальше от поселений. Следовал охотничьими тропами, ночевал в избушках. Безотрадный и прекрасный ландшафт. Северные олени и моржи – компания, лишённая чувств. У лесных волков и медведей их и того меньше.
– И всё же – ты здесь.
– Время года сменялось. По чистой случайности я нашёл частное судно, капитан согласился взять меня на борт. Оно простоит здесь на якоре два дня. Я бы наведался к тебе пораньше, но надо было ещё кое о чём позаботиться. – Он поднял стеклянное пресс-папье с морским ежом внутри.
Мох сел, ожидая подробностей, но их не последовало. У него было так много вопросов, но он знал: лучше не задавать их так сразу. Радужник свои истории рассказывает по-своему – или не рассказывает вовсе.
– Как тебе жилось? – спросил Радужник.
– Кое-что случилось, и мне нужна твоя помощь.
– Продолжай. – Радужник поднёс пресс-папье к глазам, посмотрел, прищурившись, на него одним глазом, потом, повернув, другим. Один из оцелусов подплыл сзади стекла, высветив его. – Морские ежи находятся под защитой. Их выловили почти до полного истребления, удовлетворяя спрос на такие вот пресс-папье. – И он с громким стуком опустил диковинку на полированный комод. – Извини, продолжай.
