– Я постою, спасибо.
Имоджин вздохнула.
– Как вам угодно. – Положила перчатки себе на колени. Кожа у неё под глазами отдавала фиолетовым.
– Я ещё не нашёл Меморию. Всего несколько дней прошло.
– Я здесь не поэтому.
Мох засучил рукав, обнажая наколку с миногой.
– Я всё гадала, сколько вам времени понадобится, чтобы заговорить об этом, – сказала Имоджин. – К вашему сведению, я этого не делала. Накололи по настоянию Агнца.
– Член «Красной миноги»? – устало выдавил из себя Мох.
– Нет. Вы должны признать, линия рисунка вполне качественная.
– Весело, – заметил Мох. – В ту ночь, когда вы накачали меня дурью и похитили…
– Мне поручили следить за вами и обеспечить всё, чтобы вы не перестали дышать. Дурь, которую я ввела вам в штольне, была опасная и нестойкая. Потому вы и оказались у меня, чтобы отоспаться от неё. Я вам услугу оказала.
– Услугу? Об заклад побьюсь, вы осознаёте, что это полная чушь. И потом, вы спали, когда я проснулся.
– Извините, – пожала плечами Имоджин, – две рюмки абсента и… – Она смежила веки и уронила головку набок.
– Как вы нашли меня?
– Не тревожьтесь. Агнец не знает, что я здесь. Я была осторожна.
– Мне трудно верить всему, что вы говорите.
– Разумеется, вы мне не доверяете. С чего бы, а?
– Ну и?
– Мне нужно было увидеться с вами наедине. Я не могла расспрашивать Агнца, где вы, а потому я наведалась к Оливеру Таджалли. Мы никогда не встречались, так что с Агнцем он меня не связывал.
– Оливер рассказал вам, где я?
– Не сразу. Мой отец знал отца Оливера давным-давно. Оба они состояли в «Красной миноге». То же связывало Оливера и с Агнцем. – Она умолкла. – С вашей стороны очень умно, между прочим, сосредоточить моё внимание на камине. Ограничивает обзор остальной комнаты. Он здесь?
– Кто «он»?
Имоджин улыбнулась, а потом продолжила, словно бы и не было задано никакого вопроса:
– Я знала, что семейство Таджалли славится покупкой и продажей редких книг сомнительного происхождения. И подумала, что его можно подцепить на хорошую приманку вроде редкой старинной книги и выторговать кое-какие сведения. – Она заговорщически подалась вперёд. – И я оказалась права.
Мох чувствовал, что поддаётся её свободному общению, невзирая на свою настороженность, словно бы они просто вместе забавлялись лишь им известной шутке. Подлец Оливер. С Божьей помощью он прикончит этого идиота.
– Почему вы не хотите, чтобы Агнец знал, что вы здесь?
– Вы довольно скоро это сами узнаете. – Взгляд её устремился на дверь. – Как бы то ни было, Оливеру моё предложение понравилось. – Она извлекла из перчатки визитку Таджалли и повернула её обратной стороной к Моху, чтоб он разобрал написанный там адрес. – «Вам надо наведаться в квартиру судьи Сифорта», – прохрипела она, безукоризненно подражая голосу Оливера Таджалли.
Мох взял у Имоджин карточку и пробормотал:
– Оливеру следовало бы быть осмотрительнее.
– А вы совсем не похожи на ваш портрет в газете, – сказала Имоджин. И опять эта ироничная улыбка. Мох не сразу и сообразил, что она имеет в виду. Потом дошло. В газетах печатали его фото в дни после обнародования «Брикскольдской ситуации». Фотоснимки двадцати трёх сбежавших узников появились на первых полосах. Газеты создавали впечатление о массовом побеге. На деле же в тюрьме свирепствовала эпидемия, губя охранников и заключённых без разбора. К тому времени, когда Мох уходил, никто не был в состоянии остановить его. В последующие недели двадцать заключённых поймали или убили при преследовании. Тогда уже несчастная фотография его самого в молодости, сделанная во время его приобщения к тюремному населению – сплошной кадык и торчащие уши, – перестала быть новостью.
Мох потерял терпение.
– Это некий вид прикрытой угрозы? Что вам нужно?
– О, Мох, я подшучиваю над вами.
Мох швырнул визитку в камин, где та, упав, всколыхнула пепел. Он всматривался в Имоджин – в движения её губ, изгиб шеи, в яркий румянец кожи под ключицей. Её утончённые манеры до того не вязались с первым впечатлением, что он подумал, уж не близняшка ли она. Имоджин расстегнула пальто. Он отвёл взгляд.
– Не возражаете? У вас тут тепло. – Мох повесил пальто на вешалку у двери. Рука его задерживалась на складах, улавливая остатки тепла её тела. Отпустил. Вернувшись к камину, взял кочергу и смешал визитку с пеплом.
– Ну, вот вы меня нашли, не намерены ли рассказать, зачем вы здесь?
Они услышали шаги. Имоджин встала и повернулась к двери.
– Вы меня помните?
На пороге стоял Радужник. Оцелусы поплыли по комнате и выстроились кружком над его головой.
– Да, – произнёс он. Голос звучал неприветливо. Под кожей черепа чередой пробежали слабые молочно-белые огоньки. Мох внутренне напрягся. Такой тон не предвещал ничего хорошего.
– Я надеялась, что вспомните. Так будет легче, – сказала Имоджин. – Я не знала, чего ждать. Мы виделись всего один раз, да и то недолго. Но я никогда этого не забывала.
– Вам лучше побыстрее объясниться, – предложил Радужник.
Мох молчал. Ему нужно было время, чтобы переварить новое развитие событий. Имоджин втянула в себя щёки и, по-видимому, пришла к какому-то решению.
– Могу я сначала показать вам кое-что? Это поможет вам понять то, что мне придётся сказать.
Радужник глянул на Моха, тот кивнул. Поднявшись, Имоджин сняла ключ на шнурке со своего запястья. Присела перед сундуком. Мох завёл руку за спину и сжал в ладони рукоять револьвера.
– Медленно, – произнёс он.
– Полегче, Мох, – сказала она, поворачивая ключ в замке. Две дверцы распахнулись наружу. – А вот и мы.
Мох отпустил оружие.
Внутри сундук был разделён на небольшие отделения. Вверху планка удерживала ряд миниатюрных книг. Большинство были переплетены в кожу и перевязаны замызганными ленточками, но некоторые представляли собой связки рукописных листов, а то и разрозненные листы бумаги, сложенные и запечатанные воском. Под полочкой с книгами в ряд выстроились бутылочки с настойками и препаратами, помещёнными в желтоватую жидкость. Запечатанные свинцом бутылочки помещались на полке в пазах, не дававших им биться друг о друга. Восемь ящиков с надписями от руки были разложены на дне сундука. К внутренней стороне левой дверцы костяными зажимами крепилась папка. Она была перевязана той же самой лентой, что и книжки. Именно эту папку Имоджин извлекла и вручила Радужнику.
Выражение его лица оставалось непроницаемым, когда он тянул за ленту, высвобождая четыре листа толстой бумаги. Подошёл с ними к столу и расположил на нём в ряд.
