Дорогой Ламсден, я посчитал, что это тебе понадобится.
Джон Машина.
На чёрно-белой фотографии два ребёнка на стене канала у Благоуханного Стока. Мемория повернулась как раз тогда, когда был сделан снимок, волосы её взметнул ветер. Мох лежал на спине с книжкой на груди. Глубоко тронутый, невзирая на свою пожизненную привычку злиться на Джона, он опять вложил фотографию в записку. Смотреть на неё было невыносимо. Несколько минут спустя он выехал обратно на дорогу, чувствуя, что готов, насколько только мог быть готов, иными словами – совсем не готов.
Часы с грохотом летели прочь, монотонно трясло – до самых костей. Море всегда виднелось справа, тогда как на земле поросшие низкой растительностью болота сменялись скалистыми пустошами, а под конец безграничным хвойным лесом. Сквозь деревья воду уже не было видно, хотя воздух был напоён острым привкусом соли. Проехав по лесу час, Мох вынужден был сбавить скорость: состояние дороги внушало опасения. Дневной свет померк, и меж стволов деревьев надвигался туман. Теперь было ясно, что пройдёт ночь, прежде чем он нагонит Имоджин.
Торопясь уехать, он не взял с собой ничего, кроме винтовки. Надеясь проехать как можно дальше до прихода тумана и темноты, которые сделают передвижение невозможным, Мох поддал газу, однако мотоцикл не рванул вперёд: двигатель чихнул, а потом разом смолк. Мотоцикл прокатился по инерции и остановился. Ещё не веря себе, Мох упёрся ногами в землю и открутил крышку топливного бака. Хотя света было уже мало, чтобы разглядеть, что там внутри, металлический лязг поведал ему обо всём, что требовалось узнать.
– Кретин! – воскликнул он. Деревья заглушали его голос. Несколько невидимых ворон выразили своё сочувствие. – Невероятно. Почему я бензин не проверил? – Дорога впереди уходила вдаль, теряясь среди деревьев. Он откатил мотоцикл на обочину и поставил на подножку, подумав при этом: «Полнейшей глупостью себе же навредил».
Некоторое время Мох стоял, прикидывая возможности. Двигатель мотоцикла потрескивал, остывая. Сова-сипуха с ближайшего дерева следила за человеком, держа в клюве безнадёжно дергавшуюся мышь. Вместе с туманом подступал пронизывающий холод. Того и гляди замёрзнешь. Чем пережидать ночь в лесу, Мох решил идти дальше пешком. Так можно было согреться, а при дневном свете по-настоящему сообразить, что предпринять. Бросив скорбный прощальный взгляд на мотоцикл, он с трудом потащился по дороге, которая сделалась до того разбитой и топкой, что казалась путём в иной мир, вымощенным булыжником.
Лунный свет наполнил туман призрачным свечением. Чем дольше длилась ночь и неповоротливее становились части тела, тем больше Моха охватывало странное чувство, будто шагал он по морскому дну. В полубессознательном состоянии он воображал себя морским существом, пробиравшимся через густую глинистую грязь в лесу из бурых водорослей. Поняв, что засыпает на ходу, он пошарил в бушлате и достал сбережённый косячок. Его ещё Имоджин скрутила. Никотин поможет прогнать дремоту. Он понюхал самокрутку, надеясь, что в ней один только табак.
Из леса донёсся резкий звук. Мох замер, нагнувшись, так и не донеся спичку до схваченной губами цигарки. Всю ночь слышались какие-то шумы, но он посчитал, что вызывали их падения на землю то ли сосновых шишек, то ли сухих веток. Только тут шумело по-иному: не удар, а хруст, будто под тяжестью кость сухая ломается. Мох прикурил-таки цигарку. От этого одиночество его словно уменьшилось. Уже много часов мысли терзало одно: карета Элизабет. Если она направлялась на Козодой, то ушла ли вперёд или остаётся сзади? Вполне могло быть, что Элизабет верхом на собаке или Эхо были где-то рядом, и в этом случае наполнять воздух табачным дымом, возможно, не стоило. Наверняка они отстали. Эхо не мог передвигаться быстрее. Чудище в своём хомуте тащилось вперёд с неумолимой предсказуемостью вращения Земли. Хотя следы грузовика Имоджин (или какой-то другой тяжёлой машины) какое-то время были заметны, следов кареты не было. Местами обочина дороги была вытоптана тяжёлой поступью. Булыжник выворочен силой машинных колёс. Мох вглядывался в туман, не рискуя кричать. Потом, будто сила его сосредоточенности материализовала предмет, под соснами появилась фигура большой собаки. И пропала так же быстро, как появилась. Это был не мускулистый пёс, на котором ездила верхом Элизабет, а крупное крадущееся животное с густой шерстью. Волки. Замечательно.
Едва эти мысли успели утвердиться в его сознании, как среди деревьев замелькал свет фар, следом послышался безошибочный звук автомобильного мотора. Мох стоял на возвышении дороги и размахивал руками над головой. Машина одолела поворот и рванула на него, сияя огнями. Водитель не ожидал увидеть кого-то и слишком промедлил затормозить. Мох прыгнул с дороги, а машина вильнула в другую сторону. Её занесло и накренило, она въехала в лес и остановилась в каких-то дюймах от громадного ствола древнего дерева.
Мох побежал к машине. Та увязла в слое хвойных иголок с локоть толщиной. Дальний свет фар глубоко пронзал заросли мелколесья. Он дёрнул ручку водительской двери, но она была заперта. Он застучал в окошко. К его облегчению, водитель зашевелился, и стекло опустилось.
– Ну до чего ж приятно вас видеть! – произнёс Шторм.
Ламсдена Моха мучила головная боль. Она началась с затылка, проползла по всему черепу и обосновалась на челе. Самодовольство, с каким Шторм отыскал Моха в гуще леса, в милях от всего вокруг, делало его нахождение внутри крохотной машинки непереносимым. Рассвет принёс с собой грозу. Постоянное сверкание молний и хлещущий ливень заставляли двух мужчин сидеть без дела за мокрыми стёклами. Мох отказался от одеяла, которым Шторм предложил прикрыть им обоим колени, однако нехотя согласился взять копчёной сельди из банки и чай из термоса. Когда гроза утихла до моросящего дождика, Мох стал толкать машину спереди, пока Шторм сидел в ней, переключая скорости и давя ногой на газ. Наконец крошка-машина вырвалась из своего пропитанного влагой лесного заточения и выбралась обратно на дорогу. Мох, едва удержавшись на ногах, чтобы не шлёпнуться лицом в землю, опять уселся на пассажирское сиденье и уставился на спутника, губы Шторма тряслись, очки перекосились. Шторм в ответ лишь улыбнулся, растянув свои красные губы, блестящие от селёдочного масла. Чистая правда: в тот момент Мох ненавидел человеческое существо, как никогда прежде.
Уже час, как они ехали по прибрежной дороге, высвободившись наконец-то из гнетущего леса. Мох, пребывая в дурном расположении духа, смотрел в окошко, устав пялиться на отделанную орехом переднюю панель.
– Причина, по которой вы их не нагнали – я имею в виду карету, – вполне проста, – сказал Шторм.
– Просветите меня, – пробурчал Мох.
– Они сели в городке на шаланду. Просто поразительно, насколько дёшево местный капитан порта с готовностью уступил мне эти сведения.
Такая возможность не приходила Моху в голову. Он повернулся к Шторму.
– Ни одна наёмная шаланда не повезёт их на Козодой.
– Это точно. Такое плавание стало бы самоубийством. В воде полно незакреплённых мин. Они направятся к причалу и тому старому туннелю, о котором я вам говорил.
