– Не уходи от меня, – тяжко выдыхал он, взбираясь на холм. Имоджин что-то бормотала ему в шею. На вершине она дёрнулась у него на руках. На мгновение ему показалось, что у неё конвульсия, но скоро он понял, что она пытается стянуть с себя куртку. Мох поскользнулся и упал вперёд, накрыв Имоджин собой. Голова её упала в снежный сугроб. Она опять была без сознания. Он пробовал привести её в чувство, тёр щёки – бесполезно. Вновь поднял её. Бежал, держа её на руках, вот только чувство ориентации он утратил и дома не видел. Обливаясь потом, Мох повернулся и побежал в другую сторону. Ноги едва двигались, и он чуть снова не упал. «Куда, куда?» – кричал он в ночь. Единственным ответом ему были порывы ветра в заснеженном поле. Потом вдруг он увидел его – массивную глыбу на фоне неба.
Собака между Мохом и входной дверью заколоченного дома стояла не шевелясь. Напружинившаяся зверюга с чёрной маской и покрытой рубцами мордой. Шерсть у неё на загривке стояла дыбом, но уши были плотно прижаты к голове. Ошибиться в том, что значил рык, вылетавший из глубин широченной груди собаки, было невозможно. Мох встал, ступни и колени ломило от пробежки в полмили по льдистой земле с Имоджин на руках. Так и тянуло положить её, снять напряжение со спины, но он боялся, что это будет равносильно сигналу собакам напасть. В ушах звучали её слова: «скорее двадцать». Нет ли там, за пределами снежного сияния, других, ещё девятнадцати крадущихся тварей вроде этой? Или Имоджин, как и его, сбил с толку холод?
Собака припала к земле и сделала круг, оказавшись у него за спиной. Когда он сделал шаг, чтобы половчее подхватить Имоджин, собака оскалилась. Клыки у неё были будто из слоновой кости. Один был сломан. Мох подумал о ружьях и только тут понял, что котомка Имоджин осталась там, где он её нашёл.
– Пошла вон отсюда! – рявкнул Мох. Собака гавкнула и зарычала. Из ночи вышли ещё несколько собак. Большинство, как и первая, были крупными, но были среди них и такие, что поменьше, повизгивающие по краям кольца. Имоджин забормотала. Мох подхватил её покрепче. И пошёл вперёд, ожидая нападения в любой миг. Сразу же поднялась возня за его ногами, кто-то тыкался в заживающую рану на икре. Позади раздался резкий свист. Мох резко обернулся, но никого не увидел. Наверное, послышалось. Стая собак сорвалась вон следом за невидимым вожаком в подлесок.
Мох поднялся по широким ступеням к входной двери. Она была заколочена, но нескольких ударов ногой хватило, чтобы отбить прогнившие доски. Он внёс Имоджин в темноту и прислонил её к первым ступеням лестницы. Пристроил её голову к стойке перил, как к подушке. Удостоверившись, что девушка не повалится вперёд, вернулся к двери и, как мог, надёжно забаррикадировал её сорванными досками. Прежде чем приколотить последнюю, выглянул наружу. Тощая человеческая фигурка показалась на секунду, но потом исчезла в пурге.
– Обалдеть, – пробормотал он, вбивая на место последнюю доску.
Даже при плохом свете было ясно, что громадные куски пола прогнили и провалились. Мох стоял у стен большой гостиной и старался не думать про то, что лежало внизу. Он перенёс Имоджин в северный конец комнаты и положил её на плитки перед громадиной камина. Она была недвижима, а руки её были холодны, как камень. Мох укутал её в одеяло и навалил сверху всю одежду из своей котомки. Сделав это, взялся разводить огонь, воспользовавшись деревяшками, найденными в комнате. Вскоре отблески пламени заиграли на керамической подставке в камине. Мох вернулся к Имоджин и устроил её подальше так, чтобы она была защищена от прямого жара, но всё равно находилась бы в тепле. Сидя, скрестив ноги, возле неё, он держал девушку за руку и подбрасывал в огонь куски сухого сгнившего дерева.
Снаружи около дома надрывалась лаем стая собак, пока донёсшийся издалека свист не угомонил их.
Дом кукольника
Когда забрезжил дневной свет, Мох закончил многочасовой спор с самим собой и поднялся по лестнице, чтобы осмотреть остальные помещения дома. Он давал слово лежавшей без сознания Имоджин, что станет отлучаться каждый раз не больше чем на пять минут. Ночь была полна почти неодолимого напряжения от незнания, что или кто лежит себе спокойненько в тёмных комнатах. Как только глаза его стали различать окружающее, он поцеловал Имоджин в холодный лоб, подбросил дров в огонь и вновь направился к лестнице.
Всё его воображение не смогло бы подготовить к тому, что он обнаружил. Наверху оказалось восемь комнат, заполненных пропылёнными куклами и задниками-декорациями, изготовленными изо всех мыслимых материалов. Многие из задников – магазины, гостиные, оперные сцены – лежали почти разрушенными под воздействием времени, дождя, сочившегося сквозь крышу, или, судя по какашкам на полу, любопытства енотов. Куклы в искусных костюмах свисали с тянувшихся от стены к стене проволок или были запиханы в ящики и шкафы. Инструменты часовщика беспорядочно валялись по лавкам. Обрезки ткани горами возвышались вокруг швейных машин, тронутых ржавчиной. Допотопные фотоаппараты кивали на треногах, а линзы их объективов пялились из картонных коробок. В последней комнате среди беспорядка он отыскал кровать. Расчистив завалы, нашёл вполне подходящий матрас. Поблизости стоял сундук из кедрового дерева, в котором нашлось несколько одеял, каким-то чудом сохранившихся почти нетронутыми.
Мох очень постарался поудобнее устроить постель и разжег небольшой очаг. Когда в комнате стало тепло, он перенёс Имоджин наверх и положил в одеяла. Из одежды, которой уже не нужно было укрывать, он соорудил подобие подушки и подложил её девушке под голову. Та была без сознания уже несколько часов, и Мох опасался, что она не переживёт ночь. Он лёг с нею рядом, дав обещание, что больше от неё не отойдёт.
Утром солнце пробилось в комнату. По лицам кукол двигались тени, на мгновение придавая им жизнь. Должно быть, подобное представление разыгрывалось много раз в такие дни за годы, пока дом стоял заброшенным. Было ясно, что кукольник покинул его в спешке. Высылки с острова Козодоя были скорыми и грубыми, и нигде они не были скорее и грубее, чем в сельских районах, на землях которых семьи жили столетиями. Мох лишь вообразить мог, на что это было похоже: кукольника выпроваживают из дома, хранилища дела его жизни, а то и в самом деле стволами винтовок подталкивают – вот как это происходило.
К середине дня комната опять погрузилась в сумрак, когда подоспел новый снежный фронт. Мох поел индейки с печеньями из своей котомки. Ранним вечером он опять лёг на кровать рядом с Имоджин и смотрел за игрой пламени на стенах.
В течение дня собаки и свист как-то выпали из его сознания, словно воспоминание о дурном сне. Теперь же, когда вновь стемнело, раздайся эти зловещие звуки снова, не было бы в них для него ничего приятного. Когда час спустя они раздались, Мох ощутил всю тяжесть прежнего страха, напавшего на него. Кто-то ходил там, снаружи, и ходившие знали, что он тут и Имоджин с ним. Мох не сомневался в том, что мелькнувшая тогда фигурка видела, как он внёс Имоджин в дом. Была ли это Элизабет? Эхо? Он выбрался из постели и выглянул в окно. За домом на бесплодном просторе никто не подавал признаков жизни. Отпустив замызганную занавеску, он вернулся к кровати. На этот раз ложиться в постель не стал, а пристроился на краешке. Если бы кто-то вошёл в комнату, он увидел бы их и ударил первым.
