Имоджин перешагнула через лишайник, колыхавшийся на камне нитями тонкого кружева на лёгком ветру.
– Мох, я слышу частое дыхание собаки.
Мох обернулся и потащил её вперёд, убеждая:
– Имоджин, нет никакой собаки. Это галлюциногенное воздействие растений. Я его тоже чувствую. Иди не останавливаясь. Ни за что не останавливайся.
Мох ощупывал тропу палкой, не вполне доверяя глазам. Имоджин шла следом, теряясь среди растений, которые качались с обеих сторон в такт её дыханию. Что-то бросилось ей в глаза внизу – под зонтиком из игольчатых листьев.
– Агнец? – вырвалось у неё. – Ты-то здесь зачем? – В тени листьев голова Агнца с глазами, завязанными какой-то мерзкой тряпкой, вгрызалась в землю, перетирая её грязными зубами. Она хотела предупредить Моха, но, когда снова поглядела, голова пропала. Мох взял её за руку. Сама того не сознавая, Имоджин сошла с тропы.
– Нет его тут, – сказал Мох. – Не отпускай мою руку.
Она посмотрела на тёмный оцелус, зависший над головой Моха. Он поразил её своей злобностью, этот выходец из здешнего, чуждого ей мира. Она кивнула Моху: мол, поняла, – но словами ответить так и не смогла.
У вершины склона они, пробравшись через рощу серебристого тополя и развалины, вышли прямо к строениям монастыря. Деревья проросли через булыжники мостовой и из водосточных канав. Мрачные отблески слетали с прожилок металла в старых камнях. Ворон пролетел мимо них к самой высокой точке монастыря Глазка, перемахивая через крыши окружающих строений. У Имоджин не было никакого желания посмотреть, что находилось за стенами.
Воздействие растений понемногу пропало. Усевшись на кусок скалы, пили воду из бутылки, которую Имоджин достала из своей котомки, и соображали, куда идти дальше. Радужник не сказал им, где находится могила Аурели. Можно было потратить много дней, но так и не отыскать её. Хотя островок и был невелик, не больше пары акров, архитектура Глазка была взаимосвязана и плотна, эдакая мозаика из осыпающегося дворца, переулочков и лестниц. Увидев всё это пред собой во всей полноте, Мох ужаснулся. А что, если, забравшись в такую даль, он не сможет выполнить данное Радужнику обещание? Что им делать с этим оцелусом? Немые здания монастыря готового ответа не давали.
Он силился представить себе, как вообще могла бы тут протекать обычная жизнь. Эти камни и земля под ними олицетворяли жуткую историю немыслимых преступлений, которые, казалось бы, отрицали самоё жизнь. Он попытался увидеть Меморию, маленькую девочку, какой знал её в Ступени-Сити, пережившую одному только Богу известно что, среди этих развалин после зверского истребления её народа. Попытался увидеть Радужника, годами спящего в неглубокой ямке, как какой-нибудь впадающий в спячку зверь. Вода разъедала ему желудок, будто кусок соли. Ворон гаркнул с верхушки монастыря, ставя точку в рассуждениях, куда им идти.
Они прошли под аркой, выбранной потому, что она была шире других, и, не тратя слов, забрались на самый верх узкой лестницы. Мох остро сознавал – если кто-то зайдёт со спины, то они окажутся в ловушке. Лестница выходила на дворик, обнесённый стенами без окон со знаками, в которых угадывалась система, но не поддающимися расшифровке. Мох заметил, что тот, кто наносил их, должен был пользоваться высокой лесенкой.
– Что это? – спросила Имоджин, выходя во дворик вслед за Мохом. Мох взял с проволочной подставки какой-то предмет. Отливка из зелёного стекла в форме зародыша. На ум пришли взятые из останков Эха стеклянные куколки, кувыркающиеся в холодной воде реки. Стекло шевельнулось в его руках, будто просыпающийся младенец. Мох вскрикнул и непроизвольно отбросил его. Предмет упал на мокрые каменные плиты и взорвался облачком мелких частичек.
– Ни фига себе фигня! – воскликнула Имоджин, отпрыгивая назад.
– Это место… – сказал Мох. – Тут словно в каждой молекуле что-то зловредное сидит и рвётся вырваться наружу.
– Хотела бы я наружу вырваться, – заговорила Имоджин. – Когда в карете была, сны видела. Сны, что тянулись бесконечно, пласт за пластом и, чую, были на это место похожи. Не будь тебя рядом, клянусь, я бы решила, что всё ещё во сне.
Мох повернулся к ней, но она, склонив голову набок, рассматривала нанесённые углём символы, которые покрывали каждый дюйм стен.
– Пойдём, – сказал он. И пошагал к другой лестнице мимо незавершённого стекольного производства, ржавого металла, костей и высохших стручков. – Нам нельзя задерживаться.
Имоджин пошла за ним. По ступеням второй лестницы они поднялись на плоскую крышу. Оттуда видно было окружавшее Глазок болото и стенку кратера в дымке расстояния. По гребню крыши дорожка вела к резным деревянным дверям малопривлекательной паперти. Они нашли вход в главное здание монастыря.
Имоджин, опершись на парапет, смотрела в сторону стенки кратера. Мох тронул ладонями её плечи, и она повернулась к нему лицом. В утреннем свете черты её лица поблекли, губы и веки стали почти бесцветными.
– Повернись кругом на минутку, – попросила она. И когда он сделал, как она просила, вытащила что-то из его рюкзака.
Когда Мох повернулся, Имоджин держала в руке меч Мемории. Он скинул с себя рюкзачок и прислонил его к парапету. Направился к дверям, но Имоджин задержалась сзади. Обернувшись, Мох увидел, что она по-прежнему стоит у парапета на фоне расстилавшегося у неё за спиной леса. Рукоять меча она сжимала в правой руке. Острие его упиралось в землю.
Он шагнул обратно.
– В чём дело? Ты что, не идёшь?
Она бросилась ему навстречу, обняла, прижавшись щекой к его груди. Потом оттолкнула. Лицо её было серьёзно. Мох заговорил было, но она перебила:
– Я жду здесь. Хватит с меня тёмных местечек. – Перекинула волосы за спину и глубоко вздохнула. – Не уговаривай меня, не то придётся тебя пырнуть. – Она ухмыльнулась. Мох почувствовал, как меч больно воткнулся в мысок его сапога. Он прижался лбом к её лбу. Остриём меча она заставила его отпрянуть. – Перестань. Я буду стоять здесь на страже. Ты видел отпечатки псиных лап. Нам обоим известно, что Мемория в монастыре – либо там, внутри, либо здесь, снаружи. Мы обязаны быть готовы к любому раскладу. Я бы предпочла умереть при дневном свете, спасибо тебе большое.
Внезапно крышу залило солнечным светом. Мох был поражён, как преобразующе воздействовал свет на кожу Имоджин. Солнце рассыпало ей по лицу веснушки. Её губы, потрескавшиеся за время путешествия, вновь обрели цвет. Он погладил кровоподтёк у неё над левым глазом: то ли от камня, каким запустил в неё Джэнсон, то ли от падения в ущелье.
– Ты это заранее придумала? – поинтересовался Мох. И они оба рассмеялись.
Он понимал: в такую даль она пошла только из-за него одного. Пусть у неё нрав дурной, пусть её так и тянет его подколоть, пусть она порой… да, ладно, чаще, чем порой… на язык не воздержана, впервые ему забрезжила жизнь за нынешними событиями, жизнь, в которой нечего беспокоиться из-за Мемории или, коли на то пошло, даже Радужника. Для Моха невыносима была мысль оставить Имоджин одну на крыше, но на этот раз она сама того хотела. Разубеждать её он не станет.
