Потом она вспомнила про миссис Плейфер. Мысль о ней явилась как ответ на страстные молитвы. Ну конечно же, с миссис Плейфер можно будет связаться по телефону из суда, и она обо всем позаботится, доставит мать Фрэнсис в полицейский участок, разберется с газетчиками. А если в конце концов Фрэнсис приговорят к тюрьме или… или к чему похуже, миссис Плейфер, безусловно, поможет матери уладить финансовые вопросы, найти новых постояльцев. Возможно даже, она выставит дом на продажу, а мать заберет жить к себе, в «Бремар». Чем дольше Фрэнсис об этом думала, тем более вероятным казался ей такой исход дела. Да, положим, перспектива не самая радостная. Она представила мать в унизительной роли бесплатной компаньонки, читающей вслух приходские бюллетени, сматывающей клубки шерсти. Но лучше уж так, чем сидеть дома одной-одинешеньке, в мучительных раздумьях о позоре своей дочери. О господи! В уме не укладывается, что они оказались на грани такой катастрофы! Всего два месяца назад Фрэнсис была готова бросить мать, уйти из дома. Но тогда было ради чего, правда? Ради Лилианы, ради любви – но не из-за этого же дикого хаоса роковых случайностей и ошибок.
Иногда она горько плакала от сознания бесполезности, тщетности любых своих усилий. Зарывалась лицом в подушку и обхватывала себя руками, обнимая пустоту.
А потом наступил последний день перед открытием судебного процесса – День Гая Фокса. В этом году праздник пришелся на воскресенье, поэтому костров никто не жег, к великому сожалению Фрэнсис, но поздним вечером в небо взвились фейерверочные ракеты, в нарушение устава Дня Господня. Фрэнсис немного постояла у окна в полутемной спальне, наблюдая, как вспыхивают, рассыпаются и гаснут разноцветные огни. Затем приготовила одежду на завтра и залезла в постель, готовясь провести очередную бессонную ночь. Но очевидно, Фрэнсис уже достигла крайних пределов собственного страха и вышла за них: она спала крепким сном без сновидений, проснулась утром всего лишь в легком волнении, умылась, оделась и съела завтрак, испытывая лишь слабую нервную дрожь, как перед экзаменами в школе. Вот беззаботно попрощаться с матерью перед уходом оказалось трудно. Хотя на самом деле не так уж и трудно, поскольку это было только начало и ей еще предстояло несколько прощаний. Шагая в сторону Камберуэлла и по Уолворт-роуд, жадно вглядываясь во все вокруг как в последний раз, Фрэнсис ясно чувствовала, что переигрывает, пережимает с эмоциями – словно актриса, вышедшая на сцену сразу после того, как узнала о своем смертельном диагнозе.
Дверь, по обыкновению, открыла Лидия; собачонка, по обыкновению, заливалась лаем. Лилиана, в элегантной шляпке и пальто, уже приготовилась к выходу – но равно ее сестры и мать. Они не отпустят Лил одну. Нет-нет, ни в коем случае! О чем она вообще думает? А вдруг ей станет дурно? Вдруг с ней опять приключится обморок? Это просто нечестно по отношению к бедной мисс Рэй! И да, кстати, почему бы не позвонить Ллойду? Еще есть время! Он увезет ее обратно домой, как только она даст показания в суде, пройдет через весь этот кошмар. А позже Лидия сбегает за вечерними газетами и…
– Нет, – отрезала Лилиана. – Нет. – Она опустила вуаль шляпки. – Я хочу так, а не иначе. Он все-таки был моим мужем. А значит, только мне и решать.
И тон ее был столь непреклонным, столь жестким, что сестры умолкли и даже мать смешалась.
Однако они все-таки настояли на том, чтобы проводить Лилиану хотя бы на улицу, когда подъехал таксомотор. За дверью сторожили несколько репортеров и газетных фотографов; несколько прохожих остановились поглазеть; покупатели вышли из лавки мистера Вайни, чтобы пожелать Лилиане удачи. «В точности как в день, когда мы поженились», – прошептала Лилиана, глядя через окно таксомотора на жалкую кучку людей, машущих руками. Но она обращалась скорее к оконному стеклу, нежели к Фрэнсис и после того, как автомобиль тронулся с места, не произнесла более ни слова. Пальто на ней было новое, черное с зеленоватым хитиновым отливом. Лицо под траурной вуалью казалось смутным и далеким. Фрэнсис оделась во все самое темное, что нашлось в гардеробе: серое прямое платье, темно-серый плащ. Она отмыла от грязи и до блеска начистила поношенные черные полусапожки – как будто начищенная обувь имеет какое-то значение, удрученно подумала она, уставившись на свои ноги.
Первое потрясение они испытали, когда пересекли реку и свернули с Ладгейт-Хилл: по улице тянулась очередь, упиравшаяся в двери Олд-Бейли – не жиденький ручеек посетителей, как обычно, а плотная толпа мужчин и женщин с сумками, шарфами и аккуратно свернутыми зонтиками.
– Они же не ради нас сюда явились, надеюсь? – сказала Фрэнсис.
Но еще прежде, чем она договорила, лица стали поворачиваться к ним, и очередь возбужденно зашевелилась, признав в Лилиане вдову убитого. Ко времени, когда такси затормозило у обочины тротуара, люди теснились и толкались, стараясь разглядеть прибывших, а полицейские энергично жестикулировали, требуя расступиться. Фрэнсис неловко выудила из сумочки несколько монет, расплатилась с водителем, и они с Лилианой торопливо вошли в здание.
Здесь их ждало второе потрясение: величественная роскошь интерьера. Взойдя по широким ступеням, они оказались в огромном, внушительном вестибюле, а оттуда поднялись по лестнице в мраморный холл с высоким куполом, вычурно декорированный и грандиозный, как неф кафедрального собора, где ощущаешь себя существом крохотным и ничтожным. Они стояли там в полной растерянности, пока к ним не подошел какой-то служащий. Миссис Барбер явилась для дачи показаний? Ей надобно проследовать с ним в комнату ожидания для свидетелей и оставаться там, покуда не вызовут. Другая дама может пройти прямо в зал судебных заседаний. Полицейский у двери пропустит ее.
Таким образом их с Лилианой сразу разлучили, и Фрэнсис направилась в судебный зал одна. В первую минуту ей показалось, что все здесь привычно и знакомо: очередное обшитое дубовой панелью помещение, в каких она провела столько времени на коронерском дознании и полицейских слушаниях; и на скамье, к которой ее провели, расположенной под нависающей общественной галереей, уже сидели отец Леонарда, брат Дуглас и дядя Тэд, по обыкновению мрачные и серьезные, – они встали, чтобы обменяться с ней рукопожатиями. Но когда Фрэнсис уселась и внимательно огляделась вокруг, она увидела, что нет, здесь все не так привычно и знакомо, как показалось на первый взгляд. Никакой неопрятности, никакой показухи: здесь все по-настоящему. Судебные секретари и адвокаты в своих париках и мантиях походили на хитрых галок. На стене над креслом судьи висел меч. Огороженная скамья подсудимых – вот оно, самое страшное. Оттуда людей отправляли на виселицу. Не там ли стоял Криппен? И Седдон? И Джордж Смит?
[21]
Внезапный шум над головой заставил Фрэнсис вздрогнуть. Она со своего места не видела, но, похоже, там наконец открыли двери на общественную галерею. Послышался топот многочисленных ног, возбужденные голоса – люди вваливались толпой и рассаживались по местам, переговариваясь, приглушенно пререкаясь, с шарканьем пробираясь вдоль рядов, точно призрачная публика мюзик-холла. А возможно, призрак как раз она, Фрэнсис. Ведь ее глухо стучащее сердце не значит здесь ровным счетом ничего! В скором времени, без всякого предупреждения или заметного сигнала, судебный зал, прежде казавшийся словно бы разъятым на части, начал быстро срастаться в единое целое. Люди двигались в разных направлениях, занимая свои места на скамьях и за столами; незримая публика над головой притихла и замерла в ожидании. Раздалось зычное «встать! суд идет!» – и Фрэнсис вскочила на ноги. В дверь рядом с судейским креслом стремительной плавной поступью вошел служащий в черной мантии. Последовало какое-то громогласное объявление, завершившееся несколькими отрывистыми ударами деревянного молотка, которые напомнили Фрэнсис жутковатый размеренный стук по столу для спиритических сеансов, каким духи дают знать о своем присутствии. Потом появился судья – грозная фигура в ослепительно-красной мантии, с неожиданным, неуместным букетиком в руке. За ним по пятам вошли еще трое в мантиях, один из них – с золотой должностной цепью на груди. Они поднялись на помост с судейским столом, расселись по местам, и заседание открылось… Но где же Лилиана? Ей нужна Лилиана!..
