Лилиана принялась рыться в сумочке:
– Да все в порядке, не беспокойся.
– А что… что ты ей сказала?
Лилиана достала коробочку румян. Под пристальным взглядом Фрэнсис она сняла перчатку, повозила кончиком пальца по краске и стала легкими касаниями подкрашивать губы и подрумянивать щеки – тем самым как бы подчеркивая свое странное сходство с Билли.
– Сказала, что очень ей сочувствую, – наконец ответила Лилиана, убирая коробочку обратно в сумку. – Что траур должна носить она, а не я. Что на самом-то деле овдовела она, а не я. Разве не так? По сути, эти ужасные деньги должны достаться ей, и я все ей отпишу. Хоть завтра!..
На последних словах голос Лилианы пресекся, и она резко наклонилась над раковиной, схватившись за белые бортики, чтобы не упасть. Но когда Фрэнсис двинулась к ней, она раздраженно отмахнулась:
– Не надо, Фрэнсис. Ты же сама понимаешь, не надо ничего этого!
– Пожалуйста, Лилиана. Я не могу, я…
– Нет. Разве ты не понимаешь? Если только прикоснешься ко мне, если только попытаешься, если только напомнишь мне… Господи, скорее бы все закончилось! Мы же знаем, какой приговор вынесут присяжные. Лучше бы приговор вынесли мне, сегодня же! И дали бы веревку, чтобы я сама накинула на шею!
– До виселицы не дойдет. Еще остается надежда.
Лилиана вся поникла, полностью обессиленная:
– Ах, Фрэнсис… Ты же знаешь, что все кончено и ничего не поделать. В глубине души – знаешь. Все это время мы с тобой притворялись, с самого начала, с самой первой минуты.
– С самого начала, – повторила Фрэнсис. И после долгой паузы продолжила: – Нет, я ни на секунду не притворялась, Лилиана, когда была с тобой. Это со всеми остальными я притворялась… Нет, не отвечай. Выслушай меня. Времени уже не остается, а я хочу сказать тебе, должна сказать тебе… мои чувства к тебе остались прежними, ничего не изменилось. Просто какое-то время я злилась, вот и все. Я виновата в том, что между нами все разладилось… я все испортила. Мне безумно жаль, что так вышло. Я сожгла твое письмо. Помнишь его? Самое чудесное письмо из всех, что получала когда-либо, а я его сожгла. Сожгла! Чтобы спасти собственную жизнь. Но до встречи с тобой у меня и жизни-то не было. Скажи, что веришь мне. Ведь здесь следует говорить правду и только правду. А мы не услышали ничего, кроме лжи. Но сейчас скажи, пожалуйста, скажи, что знаешь, что я люблю тебя, и знаешь, что это правда.
Фрэнсис умолкла, задыхаясь. Они с Лилианой стояли лицом к лицу в тишине, нарушаемой лишь журчанием подтекающего сливного бачка да возней голубей в световой шахте. В помещении пахло хлоркой и вонючими мокрыми швабрами. Но Лилиана смотрела на нее глазами, серебристыми от подступивших слез, и на мгновение туалетная комната, судебный процесс, Леонард, минувшее лето, вся их любовная история – все исчезло, как не бывало. Казалось, любовь между ними только начинается, и на сей раз они должны сделать все правильно, сделать все честно. Они словно бы опять находились в спальне Фрэнсис, наутро после игры в «змеи и лестницы», и Лилиана только что выдернула воображаемый кол у нее из сердца.
Но тут из холла донесся звон колокольчика, а чуть спустя в коридоре раздались шаги, и Лилиана испуганно перевела взгляд с Фрэнсис на дверь. Фрэнсис обернулась и увидела за зернистым дверным стеклом смутный силуэт. Это был один из судебных служащих, который деликатно постучал и спросил: Не здесь ли миссис Барбер? Не желает ли она услышать вердикт? Присяжные уже возвращаются из комнаты для совещаний.
Они снова посмотрели друг на друга. Лилиана вытерла слезы. Фрэнсис с трудом выдавила:
– Ну вот… вот оно.
И теперь, после томительной апатии ожидания, все вдруг понеслось со страшной скоростью, – вернее, то была не скорость, не спешка, а некое необратимое стремительное движение, подобное падению фарфоровой чашки на каменный пол. Лилиана трясущейся рукой опустила вуаль. Они с Фрэнсис быстро вернулись в холл, где не застали ни души, и торопливо, как запоздавшие театральные зрители, прошагали в судебный зал и стали проталкиваться через толпу к своей скамье, ибо сейчас помещение было набито битком. Вероятно, люди пришли из других судебных залов, чтобы присутствовать при развязке: клерки, судебные чиновники, репортеры, полицейские теснились вдоль стен и по всем углам. Публика на галерее толкалась, давилась; кто-то все еще пытался втиснуться там в толпу. Наконец Фрэнсис с Лилианой уселись на свои места, но тут же встали, поскольку дверь за судейским помостом отворилась, впуская судью.
Когда он, во внезапно наступившей электрической тишине, двинулся вперед, Фрэнсис увидела у него в руке какой-то предмет: на сей раз не нелепый букетик, а жуткую черную тряпочку – такие вещи вообще надо запретить, подумала Фрэнсис, объятая ужасом. То была так называемая «черная шапочка» – квадратный платок, которым судья накроет парик, если должен будет огласить смертный приговор. Он нес страшный предмет без всякого волнения. Держался совершенно невозмутимо. Спокойно прошагал к своему креслу и спокойно сел. Равно бесстрастный вид хранили появившиеся следом мужчины в мантиях и золотых цепях, чьи звания и обязанности так и остались непонятными для Фрэнсис. Потом гуськом вошли присяжные, по-прежнему избегая встречаться глазами с парнем – он стоял в загородке, вытирая рукавом вспотевшую верхнюю губу. Фрэнсис пристально наблюдала, как они рассаживаются. Пристально наблюдала, как к ним приближается старший клерк. Не может же быть, чтобы это и был роковой момент! Все как-то слишком просто и гладко. А ведь на кону человеческая жизнь! Нет, не может быть, чтобы прямо сейчас. Все слишком, слишком быстро!
Но старшина присяжных уже дает о себе знать, уже поднимается на ноги – и в конечном счете им оказался вовсе не сметливый лавочник, а худой бесцветный мужчина, на которого она не обращала внимания. Фрэнсис ощутила прикосновение к запястью и опустила глаза: Лилиана нашаривала ее руку. Она поймала Лилианину ладонь, и их пальцы тесно сплелись. Минута напряженного ожидания, пока улаживались какие-то последние формальности, – и вот наконец:
– Господа присяжные, согласовали ли вы свое решение?
Бесцветный мужчина кивнул и ответил бесцветным голосом:
– Да.
– Признаете ли вы подсудимого Уильяма Спенсера Уорда виновным или невиновным в убийстве Леонарда Артура Барбера.
– Мы признаем Уильяма Спенсера Уорда невиновным.
Боже! Фрэнсис что, выкрикнула это вслух? Вполне возможно. Другие тоже выдохнули «боже», недоверчиво и возмущенно, хотя с галереи донесся одинокий радостный возглас, тотчас же подавленный. Лилиана порывисто наклонилась вперед, пряча лицо; плечи ее вздрагивали от беззвучных рыданий. Дуглас вскочил с места. Парень в загородке растерянно озирался, будто не поверив своим ушам. Репортеры опрометью выбегали из зала, звучный голос призывал к порядку.
Невиновен! И что же теперь?
Фрэнсис не понимала толком. Судья что-то говорил, но она не разбирала слов. Должно быть, освобождает парня из-под стражи. Когда она в следующий раз взглянула на Спенсера, то увидела лишь низко наклоненную мальчишескую голову, исчезающую в проеме в полу. Невиновен! Не может быть! Быть такого не может! В сердце снова вонзился острый клинок. Лилиана по-прежнему плакала. Присяжных отпустили, и теперь судья направлялся к выходу. Зал рассыпáлся, распадался по швам; люди вставали с мест и двигались к дверям; шкрябанье отодвигаемых стульев, возбужденный гул голосов. Фрэнсис поднялась на ноги и пошатнулась. Лилиана тоже уже стояла, вытирая мокрое лицо под опущенной вуалью. Следует ли им уйти? Или остаться? Внезапно стало неясно, что делать дальше. Барберы, яростно работая локтями, пробивались к столам адвокатов. Фрэнсис с Лилианой неверной поступью последовали за ними. Но все казалось как во сне; все словно бы налетало со всех сторон и распадалось на фрагменты: мать и дядю Спенсера выносило с толпой из зала; Билли с широкой улыбкой, обозначившей прелестные ямочки на щеках, разговаривала с одним из репортеров; адвокаты обменивались рукопожатиями, точно клубные завсегдатаи, заключающие пари; юрисконсульт, неверно истолковавший Лилианины слезы, подошел извиниться: «Непредвиденный исход, миссис Барбер. Увы, ошибки порой случаются». Инспектор Кемп и сержант Хит с отвращением кривились. «Парень был у нас на крючке, все в порядке, – говорил инспектор отцу Леонарда. – Но сорвался с него по милости излишне щепетильных присяжных. Ничего, в ближайшее время мы задержим малого за какое-нибудь другое преступление, уж не сомневайтесь». И еще был Дуглас, метавшийся из стороны в сторону, – Дуглас, находившийся, казалось, повсюду одновременно: он хватал всех подряд за рукава, с искаженным бешенством Леонардовым лицом, с мокрыми красными губами, и кричал Леонардовым голосом: «Это какая-то гнусная шутка! Где справедливость, спрашивается? О чем, черт побери, думали присяжные? Я этого так не оставлю! Верните сюда присяжных! Я требую судью!»
