– Лу? С какой стати ты там сидишь?
Она бросилась к отцу и все ему объяснила.
– Господи, ну конечно! – Казалось, будто он забыл напрочь. – Где она?
Луиза рассказала о том, что сделала, и отец похвалил ее, назвал умницей, но так, будто благоразумие – это что-то шикарное. Она прошла следом за ним наверх, предупреждая, чтобы он не шумел.
– Я не стану ее будить, только в дверь загляну.
Она спала. Он приложил палец к губам и направился в свою гардеробную, поманив Луизу за собой.
– Хотел бы я знать, не окажете ли вы мне честь поужинать со мной сегодня, мисс Казалет? Если, конечно, этот вечер у вас не занят?
– Так уж вышло, что я свободна.
– Тогда беги переодеваться. Встречаемся в гостиной через двадцать минут.
И она переоделась в платье, которое Гермиона ни с того ни с сего подарила ей на Рождество, а мама раскритиковала его за то, что оно слишком уж «взрослое». Платье, сшитое из восхитительного бледно-голубого шифона, было из тех, под которые не наденешь ни бюстгальтер, ни детский лифчик – ничего, кроме трусиков, потому что вся спина у него открыта, на плечах только тоненькие бретельки, а спереди глубокий вырез уголком – совершенно взрослое платье. Волосы она заколола гребнями, которых на всякий случай взяла побольше, – особенно надежной прическа не выглядела, но если не трясти головой и пореже смеяться, скорее всего, продержится, – и к платью надела ожерелье с опалом и речным жемчугом, подаренное ей на Рождество дядей Хью, ее крестным. Она накрасилась помадой Tangee, придвинула к себе беловатую пудру и крошечный флакончик духов под названием «Вечер в Париже» – подарок тети Зоуи. А когда нанесла по щедрому мазку духов за каждое ухо, ей страшно захотелось полюбоваться собой, но единственное зеркало в полный рост находилось в маминой спальне. «Бедная мама», – подумала она, но надеяться на то, что мама спит, не стала, предчувствуя, что ее наряд вряд ли найдет одобрение. Уже готовая к выходу, Луиза прислушалась под дверью спальни, потом заглянула внутрь – мама еще спала. Луиза подобрала юбки и чинно спустилась по ступенькам.
Филлис принесла напитки, папа смешал себе коктейль.
– Однако! Шикарно выглядишь.
– Правда?
Слово «шикарно» ей показалось не совсем уместным, ведь он как-никак ее отец. Но он исправил положение, предложив ей хересу, – значит, он над ней не насмехается, решила она.
Они прекрасно провели вечер: с рыбным суфле и жареным фазаном, а потом – с «ангелами верхом», так назывались острые устрицы с беконом на гренках, и отец налил ей по бокалу и того, и другого вина – рейнвейна и кларета, – завел граммофон, поставил своего любимого Чайковского и долго рассказывал, как ездил на велосипеде из Хартфордшира в Лондон на променад-концерты Би-би-си, где впервые услышал эту симфонию: пришлось двадцать миль крутить педали в один конец и столько же обратно, но дело того стоило. Граммофон он заводил потихоньку, ведь в доме больная, а когда Филлис принесла кофе, заказал консоме для нее.
– Принесите его сюда, а мисс Луиза отнесет ей наверх.
Но Луиза отправила отнести его самого, потому что боялась, как бы мама не сказала чего-нибудь про ее платье. Собственный поступок показался ей легкомысленным и черствым, и она решила зайти пожелать маме спокойной ночи попозже, уже переодевшись в халат. Спустившись, отец сообщил:
– Ей уже получше, она говорит, что тебе пора в постель, и она хотела бы пожелать тебе доброй ночи перед сном.
– О, папа, я еще ни капельки не устала!
– Разумеется. Но все равно.
Она подошла поцеловать его, он обнял ее, поцеловал в щеку, а потом, неожиданно для нее, – в губы, чего никогда прежде не делал. Усы у него были колючие, на секунду она ощутила во рту что-то мягкое и мокрое, и поняла, что это его язык. Ужас, мелькнуло у нее, наверное, случайно проскользнул, и ей стало стыдно за него, она вывернулась из его рук.
– Ну, спокойной ночи, – сказала она, не глядя ему в лицо, и выбежала из комнаты. Уже наверху она подумала: бедный папа, совсем старенький, и зубы у него вставные, как у мамы теперь, а с ними, наверное, трудно целоваться.
Мама лежала, опираясь на все подушки. Она съела немного консоме и сказала, что это как раз то, чего ей хотелось.
– Вы хорошо провели вечер с папой?
– О, да! Мы заводили граммофон.
– Замечательно, дорогая. И спасибо за то, что была так мила со мной.
– Теперь стало получше? Не так сильно болит?
– Кажется, да, – но ясно было, что лучше не стало. – Я снова приму аспирин, а папа будет сегодня спать в гардеробной. Ну, иди, дорогая.
– Ладно, пойду. – Луиза вдруг поняла, что ей хочется убежать к себе и закрыть дверь, пока он не поднялся. Забавно, с ней никогда еще такого не случалось. Писать в своем дневнике о вечере, проведенном с папой, она не стала.
Услышав, что к дому подкатила машина ее кузенов, она решила, что все-таки рада их приезду. Анджела, наверное, уже слишком взрослая для развлечений, но ей всегда нравилась Нора, которая, хоть и была дурнушкой, и, пожалуй, даже немножко уродкой, все же не настолько, как мисс Миллимент, а Кристофер – гораздо интереснее Тедди или Саймона: в прошлом году он помешался на бабочках, и они уходили на охоту с сачками и морилкой, а потом лежали на поле в кукурузе и грызли кукурузные зернышки, а он рассказывал ей, как ненавидит школу, и дома не лучше, потому что его отец вечно срывает зло на нем. Луиза, которая впитала семейное убеждение, что муж тети Джессики не из тех людей, за которых следует выходить замуж, с жаром сочувствовала ему и даже наговаривала на собственного отца, чтобы Кристоферу стало легче. «Только теперь мне не пришлось бы на него наговаривать, – думала она. – Но само собой, об этом я никак не могу рассказать Кристоферу». И она впервые задумалась об этом после того, как все случилось. Потому что в ту ночь, когда он возил ее ужинать по случаю дня ее рождения, – и все шло замечательно, пока они не вернулись на машине домой после ужина в ресторане Ivy и он не отпер потихоньку дверь («незачем будить маму»), – когда она обняла его за шею, чтобы поблагодарить за чудесный вечер, все повторилось, только еще хуже. Он поцеловал ее таким же ужасным способом, вдобавок просунул руку ей под платье и больно сдавил грудь, а другой рукой так крепко обнял ее, что она не могла его остановить, хотя в конце концов все-таки остановила, потому что он убрал губы и начал говорить, что она уже взрослая, а она вырвалась. «Ничего подобного!» – начала было она, испугалась, что ее сейчас стошнит, взбежала на несколько ступенек, совсем забыв, что на ней длинное платье, зацепилась каблуком за подол, и пришлось останавливаться, чтобы отцепить его, а когда она выпрямилась, то увидела, что он стоит, смотрит на нее снизу вверх – теперь он враг – и улыбается.
Она застыла в темноте за закрытой дверью своей комнаты, охваченная неким безымянным ужасом, как в страшном сне, только это был не сон. Он мог подняться по лестнице в любую минуту, мог войти к ней – ключа нет, и как тогда остановить его? Эта мысль возникла и вернулась еще раз, и еще, и еще, но отреагировать на нее она не могла, вообще была не в силах пошевелиться. Слушала его приближающиеся шаги и могла только стоять, зажимая руками рот, чтобы не вывернуться наизнанку. Только теперь она поняла, что ужас отнял у нее голос и что ее вопль будет просто молчанием, только чуть погромче.
