Сама по себе идея Сергею понравилась. Хоть какое-то разнообразие.
– Старуху не надо, – быстро проговорил он. – Я ее боюсь, она всегда сердитая, губы поджаты.
Старухой участники квеста, с легкой руки Марины, называли между собой строгую Полину Викторовну.
– Ладно, тогда Ирину позовем. Ну, в смысле, попросим Гримо, чтобы позвал.
– А если она не согласится? – спросил Артем.
– Если Гримо попросит – согласится, никуда не денется, – уверенно заявил Тимур.
Виссарион Иннокентьевич воспринял предложение устроить домашний театр с воодушевлением и тут же сам позвонил Ирине, которую даже уговаривать не пришлось.
– Вот когда большая квартира пригодилась, – восторженно гудел баритон актера. – А я-то все размышлял, к чему нам с Сережей такая удача привалила! Судьба все видит, ее не обманешь. Места много, все разместимся. Сколько зрителей предполагается?
– Двое, – растерялся Сергей. – Я и Тим.
– Я тоже, – вдруг сказал Артем. – Ну… все равно же мне сегодня не улететь, а так хоть послушаю.
– А девочек пригласите?
Тимур скроил презрительную мину.
– Да ну их! Пусть сами читают, нечего моими идеями пользоваться.
А вот Сергей совсем не возражал бы пригласить Евдокию. Но признаваться в этом вслух постеснялся, поэтому промолчал.
– Это жаль, – покачал густоволосой головой Гримо, – артисту нужен зритель. Подумайте насчет девочек. Полагаю, они с удовольствием придут.
После обеда прочитали и обсудили «Записки молодого учителя», а после ужина собрались в трехкомнатной квартире на третьем этаже, у Виссариона Иннокентьевича и Сергея. Тим – безалаберный балабол – раззвонил девчонкам про «литературный вечер», хотя сам же первый был против их присутствия, и, к радости Сергея, Евдокия спросила, может ли она тоже прийти. Во время ужина в столовой с таким же вопросом подошла Наташа.
– А Маринка придет? – спросил он.
Наташа отрицательно покачала головой. «Вот и хорошо», – подумал Сергей. Почему-то хорошенькая и, в общем-то, неглупая Маринка ужасно его раздражала. Иногда просто до бешенства. Непонятно, как такая милая и тихая девчушка, как Наташа, может с ней дружить.
Оказалось, что, пока участники между обедом и ужином разбирались с довольно длинным текстом Владимира Лагутина о «Дачниках» и ожесточенно спорили о Суслове, Марье Львовне и о том, является ли откровенность и искренность признаком психического заболевания, Виссарион и Ирина подготовили сцену и зрительный зал. Сцена представляла собой два кресла, поставленных на расстоянии одного метра друг от друга. Шторы задернуты, в комнате довольно темно, около каждого из кресел стоит включенный торшер. Зрителям предлагалось разместиться на диване и стульях.
Когда все расселись, Гримо встал и очень серьезно объявил:
– Максим Горький, «Старик», пьеса в четырех действиях. Мужские роли читаю я, женские – Ирина. Текст от автора читает Ирина. За гладкость исполнения не ручаюсь, мы с Ирочкой – дуэт несыгранный.
Тимур зачем-то начал хлопать, за ним последовали остальные, Гримо благодарно улыбнулся и сел. Действо началось.
* * *
До третьего действия Сергей слушал вполуха, то и дело посматривал на Евдокию, но когда дошло до разговора Софьи Марковны с Девицей, забыл о своем вялом интересе к неразговорчивой девушке и снова погрузился в собственные болезненные мысли. Девица явилась в дом Мастакова вместе со Стариком, который знает о хозяине дома некую некрасивую и опасную правду и шантажирует его. Откровенное объяснение Мастакова со Стариком никакого результата не дало, и теперь любовница Мастакова, пытаясь помочь любимому и защитить его, уговаривает Девицу повлиять на злобного Старика. Девица сперва отказывается встать на сторону Софьи, демонстрирует лояльность по отношению к Старику, но очень скоро соглашается изменить позицию в обмен на деньги, предложенные Софьей. С самого первого момента появления в пьесе эта особа выглядела буквально цепным псом Старика, солдатом, который никогда и ни за что не предаст своего командира, и вдруг такое… «Конешно, если секрет ваш в моих руках, вы меня не обидите… Хоша – с деньгами можно далеко уйти… Я бы ушла. А он – пожил на свой пай, старец-то…» Вот так легко и без зазрения совести ломаются убеждения, которые кажутся со стороны твердыми и незыблемыми, а недавний яростный идейный противник превращается в корыстолюбивого подельника. Почему он, Сергей, даже не попробовал уговорить сестру? Он даже не попытался что-то исправить. Почему ему не пришло в голову переманить паршивку на свою сторону, посулив ей денег? Почему он не подумал, чем и как можно шантажировать Олеську, чтобы заставить ее не идти на поводу у матери? Потому, что покупать поступки за деньги – низко? Потому, что шантажировать – мерзко? Ну да, он не стал пачкаться в грязи и мерзости, он просто хлопнул дверью и ушел. Типа поступил красиво. Пусть Геннадий пропадает ни за что в лапах жадной беспринципной хищницы, но он, Сергей Гребенев, сохранит себя в чистоте и порядочности.
А правильным ли было такое решение? Вот Софья Марковна готова ехать в город к знакомому прокурору, просить, может быть, даже взятку давать, чтобы разоблачения Старика не имели правовых последствий для ее любимого, она, умная и красивая женщина, готова унижаться и совершать преступление, чтобы спасти Мастакова. Он же, Сергей, не сделал ничего. Хотя… Почему ничего? Он открыто высказал матери и сестре все, что думает. Он ушел из дома. Он начал искать работу в другом городе. По глупости потерял должность и зарплату. Подрабатывал грузчиком в супермаркете и сторожем на даче. Да уж, поступки… Можно гордиться.
На какое-то время ему удалось приглушить собственные боль и стыд, он снова начал поглядывать на Евдокию, которая смотрела на актеров не отрываясь и слушала очень внимательно. Но вот Мастаков пытается объясниться со своим старым другом Харитоновым, рассказать ему правду о себе, объяснить, чем Старик его шантажирует, а потом спрашивает, верит ли друг в его невиновность и может ли простить за побег с каторги и многолетний обман – жизнь под чужим именем. И что слышит в ответ? Никаких слов поддержки и утешения. И снова мысли переметнулись к Геннадию: а если бы он осмелился все рассказать бабуле, друзьям, знакомым, сослуживцам? Предупредить их, что жена принуждает его делить наследство под угрозой распространения позорящих клеветнических слухов. Что было бы? Поверили бы ему друзья? Поддержали бы? Или сказали бы: «Ну, знаешь, мы в этом вопросе не судьи, мы ничего не решаем… Кто тебя знает, а вдруг ты и в самом деле… того… этого… на малолеток засматриваешься… А нам потом предъявят, что мы попустительствовали и покрывали педофила».
Самоубийство Мастакова Сергей ощутил как кровавый мозоль, по которому резко провели наждаком. А вдруг Геннадий тоже… Даже думать об этом невыносимо.
* * *
Тимур работал медленно. Навыков печати с фотоувеличителем у него было совсем немного, и он боялся перепутать кюветы и щипцы.
– Говорил же тебе: поставь метки! – укоризненно сказал Юрий.
