Старший сын Ивана и Софьи Коломийцевых, Александр, которого пристраивают на работу в полицию, ибо его низкие моральные качества востребованы только на этой службе, больше он ни к чему не способен, требует у матери денег на то, чтобы «угостить товарищей, отпраздновать свое вступление в их среду», а когда Софья отказывает и говорит, что денег нет, сын настаивает: «Но вы должны понять, что не могу же я брать взятки с первых дней службы!.. Вы обязаны избавить меня от этой необходимости, а не толкать к ней…» Этот изысканный аргумент побудил автора «Записок» снова вернуться к теме повального взяточничества в России как до революции, так и после нее, а потом углубиться в обсуждение обычая «проставляться» при поступлении на работу, при увольнении, при уходе в отпуск и по возвращении из него, при получении премии, новой должности и по всяким другим поводам, не говоря уж о дне рождения.
Третьим пунктом, на котором остановился Володя, был, как и в случае с пьесой «Старик», шантаж. Однако если в «Старике» ситуации шантажа была посвящена вся пьеса целиком и это оправдывало повышенное внимание Владимира к данной теме, то в «Последних» шантаж выражен всего в одной фразе: «Или ты сознаешься в своей ошибке, или я расскажу о тебе Петру и Вере», – говорит Софья своему мужу. Ошибка, конечно, серьезная: став жертвой нападения, Иван на следствии опознал того, кто стрелял в него. Якобы опознал. На самом деле он не разглядел стрелявшего и не запомнил его, но указал на молодого человека, которого привели для опознания просто потому, что «должен же кто-нибудь быть наказан», и теперь этому человеку грозят суд и каторга. Владимир длинно и не очень логично пытался доказать, что в данном случае угроза для Ивана ничтожна, ведь он не считается с мнением своих детей, не видит в них личностей, достойных уважения, поэтому совершенно не должен бояться, что жена расскажет о его ошибке Петру и Вере, то есть даже не старшим детям, а самым младшим. Разве такой тип, как Иван Коломийцев, станет считаться с младшими детьми, которым далеко до совершеннолетия?
Вообще из всех персонажей пьесы Володю Лагутина больше всего интересовал именно Иван, и даже не он сам, а отношение к нему членов семьи. Самому подробному обсуждению подверглись взгляды шестнадцатилетней Веры, которая полагает, что раз отец командует людьми, выполняет функцию начальника на своей службе, то он по определению не может быть ни плохим человеком, ни слабым, ни глупым, а также речь Петра: «Разве дети для того, чтобы стыдиться своих отцов? Разве они для того, чтобы оправдывать и защищать все, что сделано их родителями? Мы хотим знать, что вы делаете, мы хотим понимать это, на нас ложатся ваши ошибки!» Пожалуй, именно эта часть «Записок» наиболее ярко показывает, как трудно было Владимиру смириться с родителями и насколько невозможно для него было соглашаться с ними. «Мой отец, – писал он, – руководит огромным числом людей, и это лишает меня права считать его глупым и недалеким человеком. Но если он умен и порядочен, то как может он не видеть того, что происходит на самом деле? А если он все видит и понимает, то почему, почему требует, чтобы я оправдывал и защищал это мракобесие? Почему молчит сам и требует того же от своих детей?»
Интересно, как в семье Ульяны Кречетовой и Николая и Зинаиды Лагутиных мог появиться такой мальчик, как Володя? Ульяна Макаровна, ее дочь и зять – образцы идеальной адаптации к существующим условиям, люди, полностью принявшие правила игры и обернувшие эти правила к собственной пользе. Они всем довольны, их все устраивает. Почему же Владимир не перенял у них эту способность? Почему не сумел приспособиться и гармонично влиться в общую массу? Может быть, дело в Оливере Линтоне, за которого вышла замуж Мардж Уайли, в его нежелании мириться с социальной несправедливостью? Сын Оливера и Мардж, Майкл Линтон, тоже не принял правил игры американского среднего класса и рванул в далекую неизвестную страну помогать налаживать новую жизнь, другую, отличную от той, которая была бы уготована ему на родине. И как знать, чего больше было в этом поступке: истинной жажды социальной справедливости или того самого желания вырваться, все равно куда, но вырваться. Уж не эту ли черту унаследовал Володя от своих предков – прадеда и деда? Уж не эта ли особенность вела его по жизни, несмотря на все титанические усилия, которые прикладывали Зина и ее муж к тому, чтобы сформировать из сына хорошо адаптированного советского человека? Если так, то, пожалуй, затея Джонатана Уайли действительно не лишена смысла.
По мере написания Записок о «Последних» Владимир, что очевидно, пьянел все больше и больше и под конец окончательно ушел от текста пьесы и переключился на тему «дороги, которые мы выбираем». Он даже забыл о своей выдуманной роли Учителя и обошел полным молчанием возможности разговора с учениками о поднятых в пьесе проблемах.
Мои молодые помощники и в этот раз почти ни в чем с Володей не совпали. Самый жгучий интерес вызвал вопрос об отцовстве: от кого же Софья родила дочь Любу, от мужа или от его брата Якова? Иван подозревает, что дочь может быть не его, причем подозревает это давно, с самого рождения Любы, и подозрений своих от жены не скрывает. Яков вроде бы тоже знает, что вполне может быть отцом девушки. А вот Софья… Знает ли она точно, от кого из двоих была беременна? И как эта двусмысленная ситуация отразилась на отношении к Любе и на атмосфере в семье в целом?
На вопрос о взятках обратил внимание только Тимур, но в совершенно ином контексте. Его, выросшего во времена тотального взяточничества, ничуть не покоробили слова Леща, мужа старшей дочери супругов Коломийцевых: «Александр может получить должность помощника пристава, но это будет стоить пятьсот рублей», зато изрядно позабавила история с получением этих денег от Якова и частичным их присвоением. Яков, брат Ивана, состоятельный человек, он дает деньги на взятку для трудоустройства племянника, и уже через секунду мизансцена меняется, и выясняется, что из этих пятисот рублей на собственно взятку чиновнику пойдет всего триста, а двести Лещ и его жена оставляют себе.
– Эта парочка развела дядю, как лоха последнего, – оживленно говорил Тимур. – Причем ладно бы еще, если бы это Лещ придумал. Но придумала-то Надежда, она же дочь Ивана, родная племянница Якова! Она прямо так и говорит: «Купишь мне крест из гранат, помнишь, ты обещал? Ты должен подарить мне этот крест, ведь план – мой!» Вот не понимаю, кем вообще надо быть, чтобы так разводить близкую родню. А вообще вся семейка постоянно доит дядю Якова, и мне непонятно, какого черта он это терпит. Послал бы их всех подальше и денег бы не давал.
– Как у тебя все просто, – ответила Евдокия. – Он немолодой, очень больной, и он всю жизнь любил Софью. Ну как он их пошлет? Ему важно жить рядом с ними, в семье, около женщины, которую он любит, около Любы, которая, возможно, его родная дочь. Нет, почему Яков все это терпел, мне более или менее понятно.
– Да там все терпят, так или иначе, – добавил Сергей. – И Софья терпит мужа, сцепив зубы. Помните, как она рассказывает про карточные игры Ивана, про бесчисленных любовниц, про то, что он развратил старшего сына, приучив его к безделью, игре и пьянству, про то, что Иван, будучи пьяным, уронил маленькую Любу и она осталась горбатой… А потом спрашивает: «А почему я не умела помешать этому? Как я могла допустить?»
