– «Есть просто движенье…»
Отзвучала последняя фраза, Галия указала на ошибки, доктор записал результат. Назначили следующую песню.
– «Замок надежды». Начинает Наталья.
– Ой, – растерянно пискнула Наташа. – А можно что-нибудь другое? Я это не смогу.
– Не знаешь? Или слова подзабыла? – спросил Назар.
– Нет, я помню, помню…
Голос девушки дрогнул.
– Хорошо, я попробую, давайте.
Она глубоко вздохнула и начала:
– «Я строил замок надежды. Строил-строил».
– «Глину месил. Холодные камни носил», – подхватил Назар.
– «Помощи не просил. Мир так устроен…»
– «Была бы надежда – пусть не хватает сил».
Да, я плохо разбираюсь в людях, это правда. Мое затворничество значительно ограничило опыт в сфере коммуникации. Но будь я проклят, если эта милая девочка сейчас не расплачется! Даже мне, тупоголовому ослу, видно, что она еле сдерживается.
– «Все лесные свирели, все дудочки, все баяны»,
– «Плачьте, плачьте, плачьте вместо меня», – закончил Назар.
Она все-таки разрыдалась. Отчаянно, горько, спрятав лицо в ладони. Назар обнял ее, прижав голову Наташи к своему плечу.
– Ну что ты, дочка, что ты, – бормотал он, гладя ее по спине. – Ну, успокойся.
Я трусливо отвел глаза от плачущей девушки и утешающего ее старика и стал смотреть на Качурина и Марину, чтобы отвлечься. Меня, честно признаться, слова песни пробрали до костей. Приходится констатировать не без горечи, что к старости я стал слабее душой. Или я таким был всегда, просто не замечал? Может быть, эта черта роднит меня с давно умершим Володей Лагутиным? Все же мы из одной семьи, хоть и из разных поколений, и предки у нас общие. Эксцентричный Джонатан, готовый ради собственных идей пожертвовать любыми человеческими контактами и отношениями, а также любыми денежными суммами. Страдающая мигренями Эмилия, не выдержавшая битву с жизнью и добровольно сдавшаяся смерти, покончив с собой. Их дочь Грейс, не смевшая перечить отцу, вышедшая замуж по его указке, всю жизнь любившая одного мужчину и преданно служившая ему и его науке. Мы с Владимиром – яблочки от этой яблоньки. Между прочим, Зинаида тоже. Только сейчас, в этот самый момент, мне пришло в голову, что стремление Зины во что бы то ни стало добиться для своих детей возможности пользоваться деньгами Уайли-Купера по сути мало чем отличалось от стремления самого Джонатана Уайли увековечить собственное имя. Механизм-то, как частенько говорит наш Артем, один и тот же: упорно идти к цели, не считаясь с чувствами и желаниями близких. И чем же, в таком случае, отличаюсь от них я, поставивший перед собой цель во что бы то ни стало помешать Энтони Лагутину, внуку Зинаиды, получить деньги для продолжения своих исследований? Да ничем! Пожалуй, в затее Джонатана, растянутой на сто пятьдесят лет, есть кое-какой смысл…
Мне показалось, что Марина не поняла ни слова из этих стихов. На ее лице я не заметил ни сочувствия, ни печали. Я видел только сияющее лицо влюбленной девушки, обращенное к мужчине. Даже не так… Не «обращенное к», а «погруженное в» этого мужчину. Казалось, она забыла обо всем, даже о том, где и зачем находится, всем своим существом окунувшись в осознание присутствия рядом с ним, совсем близко, почти вплотную.
Однако я ошибся. Впрочем, как обычно. Оказалось, Марина все-таки что-то уловила в стихах, хотя, как всегда, свое. Не про смысл жизни, а исключительно про любовь. Хотя, возможно, это одно и то же?
– «Жизнь коротка. Не успеешь, дурак…» Рискую. Женщина уходит посмеиваясь. Леплю, – тихо повторила она, как заклинание.
Мне показалось, что доктор слегка наклонился в ее сторону. Совсем чуть-чуть, еле заметным движением, но это было очевидное движение навстречу. К ней. Галия перехватила мой взгляд и усмехнулась одними краешками губ. Она тоже заметила.
Наташа уже не рыдала, она отстранилась от Назара и, шмыгая носом, вытирала лицо тыльными сторонами ладоней.
Галия как ни в чем не бывало подвела итог и предложила:
– Может быть, возьмем что-нибудь полегче? Не такое печальное?
– Все, что полегче, хорошо известно, – возразил Эдуард. – Это будет не соревнование, а профанация, даже я смогу участвовать.
– Не скажите, Эдик. Вот, например… – она задумалась и вдруг тряхнула головой: – «Круглы у радости глаза». На каждом углу эту песню не пели, а она вполне оптимистичная.
– Надо же, – задумчиво протянул доктор, – я и не знал такую… А ведь был уверен, что Окуджаву всего знаю.
Назар ободряюще взглянул на Наташу.
– Давай-ка, дочка, покажем этому эскулапу, что такое настоящий знаток.
Наташа молча кивнула и снова хлюпнула носом.
– «Круглы у радости глаза и велики – у страха»,
– «И пять морщинок на челе от празднеств и обид…»
– «Но вышел тихий дирижер, но заиграли Баха»,
– «И все затихло, улеглось и обрело свой вид».
Да, золотые слова: все затихло, улеглось и обрело свой вид. Именно так и должно все происходить.
Я тихо покинул поле битвы, не дожидаясь окончания поединка.
* * *
Назар обещал зайти ко мне, когда закончит соревноваться с Наташей, и клялся, что не останется пить чай у Галии. Я прикинул, что раньше одиннадцати вечера вряд ли увижу своего друга, поэтому решил не тратить время и немного поработать, записать хотя бы кратко соображения Качурина. Не спеша заварил кофе, разложил бумаги и блокноты на столе и уже приготовился заняться делом, как тренькнул звонок.
На пороге стоял Назар, как я, собственно, и ожидал, а за спиной у него возвышался Эдуард. Обычно сонные его глаза под полуопущенными веками сейчас сверкали возбуждением и нетерпением.
– Прошу извинить, я без приглашения, – сразу заговорил доктор. – Но Назар Захарович сказал, что если это касается дела, то можно приходить в любое время.
Я отступил назад, давая гостям войти. Энтузиазм Качурина меня порадовал. Неужели он придумал что-то еще, кроме неудачного самоубийства Володи Лагутина?
Оказалось, нет, ничего нового, просто еще один аргумент в пользу высказанной доктором версии. Но аргумент, следовало признать, сильный.
– Помните фразу о том, что «любви последней не получилось»?
Пришлось признаться, что не помню.
– В самом конце эссе про «Старика», где текст, написанный в измененном состоянии.
Я раскрыл папку с распечатками, нашел нужное место, перечитал и кивнул.
– Можно взглянуть на скан рукописного текста?
Я собрался было удивиться, но потом вспомнил наши посиделки на даче и послушно включил компьютер. Вставил флешку со сканами, нашел папку «Записки, том 2», открыл нужную страницу. В нетрезвом состоянии почерк Володи, и без того неразборчивый, делался совершенно неудобочитаемым. Если бы добросовестные сотрудники Берлингтонов, курирующие проект, не требовали обязательного перепечатывания всех рукописей с целью сделать их пригодными для чтения и анализа, то у исследования не было бы шансов оказаться выполненным. Никто не стал бы тратить недели, месяцы, а то и годы, чтобы разбираться в чужих каракулях.
