– Спасибо, Сережа, – тихонько проговорила она, возвращая ему пачку. – Ты меня спас.
– Не за что, – широко улыбнулся тот. – Обращайся. Я теперь нарушитель, но зато салфетки всегда есть.
Посмотрел на Назара и добавил:
– Только не предъявляйте Семену, пожалуйста, ладно? Честное слово, он не виноват, он ничего не видел, а я как-то не подумал, что это может быть нельзя.
– Ладно, разберемся, – с деланой суровостью ответил Назар. – Марина с Тимуром в подъезде порядок навели, а на четвертом этаже хорошо бы полы и окна помыть, вот и займешься завтра в качестве штрафа.
– А деньги? Деньгами тоже накажете?
– Обойдешься. На денежный штраф ты не наколбасил. Ну, давай, дочка, излагай.
Наташа глубоко вздохнула, набрав в грудь побольше воздуха, и начала сбивчиво объяснять свою мысль.
* * *
Сергей чувствовал себя ужасно неловко, когда оказалось, что он невольно подставил Семена. Он, конечно, пытался выкрутиться, соврал, что Семен якобы контролировал его в торговом зале, хотя на самом-то деле Семен даже в магазин не зашел, стоял на улице и разговаривал по телефону. Но получилось не очень убедительно. А про ситуацию с кассиршей он сказал чистую правду, все так и было, и Сергей в тот момент действительно не подумал, что бумажных платков могло не быть сорок лет назад и брать их нельзя. Бумажные платки – такая простая вещь! Ну как это может быть, чтобы их не было? Не Средневековье же, в космос летают, ядерное оружие разрабатывают, а платков нет…
Однако неловкость тут же исчезла, как только он начал вслушиваться в слова Наташи.
– Если взять весь отрывок, который нарисован, то получается, что есть рисунок про первую строчку, третью, четвертую, пятую и шестую. А про вторую нет…
– Ты же сама сказала, что там нечего рисовать, – нетерпеливо перебил Тимур.
– Заткнись, – прошипел Артем.
Наташа с благодарностью посмотрела на Артема и снова вздохнула.
– Может, Тим прав, такое и в самом деле не нарисуешь. Но я подумала… Мне пришло в голову… Не знаю… Просто…
Она снова начала нервничать и с трудом подбирала слова.
– Понимаете… Вот если, например, пораниться, то рану же надо обработать, правильно? Продезинфицировать, помазать чем-то. А страшно очень, потому что жжет и щиплет. И вот водишь тампоном вокруг ранки, водишь, а до самой ранки дотронуться боишься. Боишься, что будет невыносимо больно. И вот когда я смотрю на листочек с текстом и сравниваю с рисунками, у меня такое же ощущение… Владимир обрисовал все вокруг одной строчки, а саму строчку не тронул, как будто это ранка… Эта строчка, ну то есть эти слова – они как-то очень болезненно в нем отзывались… И знаете, я представила себе, как он сидит и рисует, и боится это место тронуть, задеть, и так ему горько, одиноко, страшно… Он думает о том, что не умеет жить и лучше бы ему умереть… И он совсем один, ему даже поделиться этим не с кем…
Сергею показалось, что Наташа сейчас снова заплачет, и он предусмотрительно полез в карман за пачкой салфеток, которая уже стала заметно тоньше.
– Наташка, ты гений! – возбужденно заговорил Артем. – Как ты классно слово подобрала: обрисовал все вокруг одной строчки! Смотрите, какой вербальный ряд у нас получается: скучно, тошно, убежать, тюрьма, вина, неумение жить, неумение умереть. Все это в первую очередь привлекало внимание Владимира, это было для него самым важным.
– А неумение умереть-то откуда взялось? – удивился Тим. – Про «не умею жить» – да, сказано, но, между прочим, не нарисовано, а про «не умею умереть» вообще ни слова нигде нет.
Да что ж он такой тупой-то! Сергей еле сдержался, чтобы не отвесить фотографу подзатыльник.
– Тим, ты лучше молчи вообще, если ничего в голове не держишь, – зло сказал он. – Мы сто раз на обсуждениях говорили, что Владимир обращает особое внимание на неудавшиеся самоубийства. Эдуард Константинович тоже пришел к выводу, что парень пытался покончить с собой, нам же только вчера об этом рассказывали.
– То было вчера и вообще раньше. А сегодня у нас – вон! – текст лежит, и в нем черным по белому написано: «не умею жить, не умею убивать». Убивать, а не умирать. И нефиг меня лечить по каждому поводу, тоже мне, самый умный нашелся, – огрызнулся Тимур.
– Ну-ка прекратить свару! – прикрикнул на них Назар Захарович. – Помолчите все полминуты.
Внутри у Сергея все кипело от негодования, ему стоило большого труда замолчать и перестать объяснять Тиму, какой он придурок, и не только в данный момент, но и тотально во всем. Одна только история с телефоном Гримо чего стоит!
Чтобы успокоиться, он стал смотреть на Наташу, потому что больше остановить взгляд было не на ком и не на чем. Мебель убогая, на стенах ничего не висит, за окном темно. Не мужиков же рассматривать! А из женщин – только Галина Александровна, Маринка и Наташа. Галина старая и некрасивая, никакого удовольствия на нее смотреть. Маринка хорошенькая, спору нет, но, во-первых, глупая совсем, а во-вторых, в доктора втюрилась. Правда, это не точно, но Тим уверял, что это со слов Юры, а Юра никогда не ошибается. В упор смотреть на чужую даму неприлично, этому Сергея еще дед учил, отец Геннадия, а академик Гребенев в таких делах разбирался хорошо, большим любителем флирта был, ни одной студентки-аспирантки мимо себя не пропускал, это все знали. Вот и остается одна Наташа.
Какие у нее глаза невероятные! Синие-синие. Огромные. Блестят от недавних слез. Интересно, почему она расплакалась? Вспомнила что-то тяжелое из собственной жизни? Или так глубоко, от всего сердца пожалела несчастного одинокого молодого человека, которому не с кем разделить свои самые черные мысли? «А ведь я точно такой же, как Владимир, – подумалось неожиданно. – Мне тоже не с кем поделиться своими черными мыслями о том, что никому нельзя доверять и самые близкие могут вдруг оказаться чудовищами, а те, в ком ты был уверен, могут внезапно предать… Все так зыбко и ненадежно, оказывается… И опереться не на что, кроме земли под ногами, а там грязищи по колено».
– Сомнительная ситуация с болезнями Владимира и Зинаиды имела место осенью семьдесят пятого, – неторопливо и негромко заговорил Назар Захарович. – Допустим, Эдуард не ошибается и была попытка самоубийства. А летом того года, в августе, застрелился один из моих начальников. Мы все были уверены, что это из-за сына: сын у Димыча был проблемным и Димыч имел веские основания подозревать его в совершении убийства. Не выдержал… Да мы изначально тоже этого сына подозревали, и опера, и следователь, а потом выяснилось, что парень не имеет отношения к тому убийству. В общем, зря Димыч стрелялся, как оказалось. То есть мы все так думали, что зря. А теперь я начинаю сомневаться. Может, и не зря.
Речь звучала загадочно. Во всяком случае, Сергей мало что понял.
– Почему не зря? – спросил Артем, и Сергей с неожиданной неприязнью подумал, что Артем, похоже, все понял, в отличие от него самого. – Думаете, то убийство действительно совершил сын Димыча?
