– Пора нам строить ковчег, господин, – сказал отец Кутберт накануне восхода.
Я стоял на пороге и слушал, как дождь барабанит по соломенной кровле.
– Как ты догадался, что это я?
– Ты пахнешь не как другие, – ответил на мой вопрос священник. Он нащупал дверной косяк, вышел наружу и прислонился к столбу. – Кроме того, ты бормотал.
– Неужели?
– Называл себя проклятым дураком. – В его голосе чувствовалось веселье. – Ты так обычно меня величаешь.
– Потому что ты и есть дурак, – отрезал я.
Он обратил ко мне безглазое лицо:
– В чем же я теперь провинился?
– В том, что обвенчал Эдуарда и его кентскую подружку, – проворчал я. – Только проклятый дурак мог сотворить такую глупость.
– Это удержало его от греха, господин.
– Греха? По-твоему, завалить девчонку – это грех?
– Никто не говорил, что жизнь – честная штука.
– У твоего Бога странные правила.
Кутберт подставил лицо дождю. Я уже видел, как первый проблеск рассвета коснулся востока тусклой серой линией.
– Дождь, – произнес поп, словно я без него не заметил.
– Потоп, – проворчал я.
– Вот видишь, нам нужен ковчег. Хорьки.
– Хорьки?
– Насчет овец я могу понять, – пояснил священник. – Ною не составило труда найти пару овец или коров. Но как он убедил двух хорьков подняться на судно?
Мне не удалось удержаться от улыбки.
– Ты думаешь, это на самом деле правда? – спросил я у него. – Эта твоя история про потоп?
– Еще бы, господин! Это был суд Божий над грешным миром.
Я смотрел на ливень.
– Тогда кто-то очень сильно согрешил, раз поливает такой дождь, – беззаботно заметил я.
– Только не ты, господин, – верноподданно проговорил священник.
– В кои-то веки, – по-прежнему улыбаясь, промолвил я.
Отец Кутберт был прав – нам требовался ковчег. Что мне следовало сделать, так это отправить Осферта с семьями и пожитками на Темез и сесть на корабль, и мы пошли бы тем же путем. Плавание до Сестера заняло бы время, и немалое, зато, выйдя в море, мы бы уже не страшились погони. Еще лучше – держать судно на Сэферне, что к югу от Глевекестра, но со времен поединка с Кнутом я был слишком слаб, чтобы даже думать о подобных вещах.
– Значит, мы просто поедем дальше, господин? – поинтересовался Кутберт тоном, подразумевавшим, что последнее, чего ему хочется, – это провести еще один день в трудном путешествии под дождем.
– Не уверен, что мы сможем, – ответил я и некоторое время спустя, прошлепав по мокрой траве и забравшись на парапет, убедился, что форт почти уже превратился в остров. Все, что я мог видеть в неверном свете серого утра, была вода. Реки вышли из берегов, а дождь продолжал идти. Я наблюдал за медленным наступлением рассвета, затем услышал жалобный стон: отец Кутберт последовал за мной и заблудился. Он стоял по лодыжки в луже и водил длинным посохом, при помощи которого находил дорогу.
– Ты что творишь?! – спросил я его. – Ты ведь незрячий, так зачем пошел сюда?
– Не знаю, – виновато ответил он.
Я помог ему взобраться на полуосыпавшийся парапет.
– Смотреть тут не на что, – буркнул я. – Кругом разлив.
Священник оперся на посох, устремив пустые глазницы на север.
– Тебе доводилось слышать про святого Логина? – осведомился он.
– Никогда.
– Его называют иногда Лонгином, – добавил поп, словно пытаясь освежить мою память.
– Что он творил? Проповедовал хорькам?
– Нет, насколько мне известно, хотя, быть может, и проповедовал. Это был слепой воин. Сотник, вонзивший копье в бок Господа нашего, когда Тот висел на кресте.
Я повернулся к Кутберту:
– С какой стати вручать слепому воину копье?
– Не знаю. Просто так случилось, и все.
– Продолжай, – велел я.
Мне до смерти надоели истории про святых, про то как они вешали свой плащ на солнечный луч, оживляли покойников или обращали мел в сыр. Я бы поверил в эту чушь, только если бы увидел одно из этих чудес собственными глазами, но потворствовал отцу Кутберту. Он мне нравился.
– Логин не был христианином, – начал поп. – Но когда его копье пронзило Господа, кровь попала на лицо сотника, и тот прозрел. Он был исцелен! И поэтому стал христианином.
Я улыбнулся и ничего не сказал. Дождь лил отвесно, не ощущалось ни малейшего дуновения ветра.
– Логин был исцелен, – продолжал отец Кутберт, – но и проклят одновременно. Он поразил нашего Спасителя, и проклятие его заключалось в том, что ему не дано было умереть.
– Вот это проклятие! – с чувством воскликнул я.
– Он до сих пор жив, господин, и ежедневно получает смертельную рану. Возможно, и ты сражался с ним! Может, ты нанес ему смертельную рану в тот день. Каждый вечер он падает, чтобы умереть, но копье, которым Логин поразил Господа, лежит рядом и исцеляет его.
Я понял, что он вспомнил эту историю из стремления помочь мне. Я молчал, глядя на скудные островки земли, не покрытые разлившейся водой. На одной из этих возвышенностей сгрудился скот. К подножию вала прибило утонувшего ягненка, и первые вороны уже терзали шкуру. Изуродованное лицо отца Кутберта обратилось ко мне. Я понимал, к чему он клонит, но все равно спросил:
– Что ты предлагаешь?
– Оружие, причинившее рану, исцеляет ее, господин, – произнес он.
– Но копье Логина ранило не Логина, – заметил я.
– Пронзив бок Христа, Логин причинил рану сам себе. Ранил всех нас. Весь род людской.
– Запутанная история, – заявил я. – Он стал христианином, но был проклят? Умирает каждый день, но до сих пор жив? Копье исцеляет его, хотя ранен он не им?
– Господин, разыщи меч, нанесший тебе рану, – взмолился отец Кутберт. – Клинок сможет излечить тебя.
– Ледяная Злость, – промолвил я.
– Она ведь существует!
– О, еще бы. – Я предполагал, что меч унес с поля боя один из людей Кнута. – Но как его найти?
– Понятия не имею. Знаю только, что ты должен.
Священник говорил с жаром, и я знал, что его слова продиктованы искренним чувством. Он не первый намекал на способность клинка, причинившего рану, исцелить меня, но как найти во всей Британии именно это оружие? Меч Кнута в руках некоего врага, и этот враг пользуется им, чтобы причинять мне боль. Есть заклятия и обряды, позволяющие это сделать. То была магия древняя, древнее христианского волшебства Кутберта, – магия, уходящая корнями к началу времен.
