– Господин Утред, ты ведь говорил, что тебя воспитывали христианином, – осторожно заметил священник. – Поэтому в бытность ребенком ты наверняка исповедовался в грехах?
– Да, отче, – смиренно кивнул я.
– Тогда нам нет нужды вспоминать о них снова.
– Но я ни разу не исповедовался насчет святой воды, отче, – горестно возразил я.
– Святой воды? Ты, наверное, отказывался ее пить?
– Я в нее писал, отец.
– Ты… – У него явно пропал дар речи.
– Мы с братом устроили соревнование, – продолжил я. – У кого струя поднимется выше. Ты ведь наверняка делал это, будучи ребенком, отец.
– Но никогда со святой водой!
– Я раскаиваюсь в этом грехе, отче.
– Он ужасен, но продолжай!
И я рассказал обо всех женщинах, с которыми спал. По меньшей мере о тех, с которыми не состоял в браке. И несмотря на дождь, отец Пенда требовал подробностей. Пару раз он застонал, особенно когда я поведал про блуд с монашкой, хотя имя Хильды предусмотрительно не упоминал.
– Как ее звали? – потребовал сообщить он.
– Я так и не узнал ее имени, отец, – солгал я.
– Ты наверняка знал. Говори!
– Я только хотел…
– Мне известно, какой грех ты совершил! – сурово отрезал он, потом сменил тон на более вкрадчивый. – Она жива?
– Не ведаю, отец, – невинно заявил я. На самом деле Хильда жила и здравствовала, кормила голодных, лечила страждущих и одевала сирых. – Кажется, ее имя было Винфред. Но она так стонала, что я толком не расслышал.
Поп снова заскулил, потом ахнул, когда я стал перечислять убитых мной служителей Церкви.
– Я был не прав, святой отец, – каялся я. – Но хуже того – я наслаждался их смертью.
– Нет!
– Когда умер брат Дженберт, я радовался, – повинился я.
И я действительно радовался. Ублюдок помог продать меня в рабство, и убить его было удовольствием, сопоставимым с тем, какое я испытал, вколотив зубы отца Сеолберта ему в глотку.
– А еще я нападал на священников, отец. Например, на Сеолберта.
– Тебе следует извиниться перед ним.
– О, я так и поступлю, отче. И я замышлял убийство других священников, вроде епископа Ассера.
Пенда помедлил.
– С ним бывало нелегко.
Я чуть не расхохотался.
– Но есть еще один грех, который тяжким грузом лежит на моей совести, отец.
– Еще одна женщина? – с интересом уточнил он.
– Нет, отец. Это я обнаружил кости святого Освальда.
Священник нахмурился:
– Но это не грех!
Пришлось ему поведать, что я подстроил открытие, спрятав кости там, где, как я знал, их обязательно найдут.
– Это был просто труп с кладбища, отец. Я оторвал одну руку, чтобы сделать его похожим на скелет святого Освальда.
Пенда опешил.
– Жена епископа, – начал он, явно имея в виду мрачную супругу Вульфхерда, – страдала от нашествия на ее сад личинок. Она послала через Вульфхерда в дар святому штуку дорогой материи, и личинки исчезли! То было чудо!
– Ты хочешь сказать…
– Ты думал, что обманул Церковь, – восторженно заявил Пенда. – Но в усыпальнице творятся чудеса! Личинки были изгнаны! Я уверен, что Бог указал тебе на истинные мощи святого!
– Но у святого должна отсутствовать левая рука, а я по ошибке оторвал правую, – напомнил я.
– Еще одно чудо! Хвала Господу! Ты послужил Его орудием, господин Утред! Это знак!
Он даровал мне отпущение, истребовал очередное обещание сделать взнос, после чего завел в реку. Холодная вода терзала рану как ледяной кинжал, но я вытерпел молитвы и восславил пригвожденного Бога, и отец Пенда окунул меня с головой в ряску. Сделал он это трижды: во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Пенда был счастлив, заполучив видного обращенца. Финан и мой сын стали свидетелями и моими крестными. Я позаимствовал тяжелый серебряный крест Финана и повесил себе на шею, а ему отдал языческий молот, затем обнял рукой узкие плечи священника и, по-прежнему облаченный только в мокрую рубаху, увлек его под сень растущих на берегу ив, где мы повели тихую беседу. Продолжалась она минут пять. Сначала поп не желал говорить того, что я хотел услышать, но в итоге уступил моим доводам.
– Тебе, отец, нож под ребра воткнуть? – поинтересовался я.
– Но господин… – залепетал он, потом смолк.
– Ты кого больше боишься: меня или епископа Вульфхерда?
На это ему ответить было нечего, он только жалобно таращился на меня. Я знал, его пугает моя жестокость, но Пенда также страшился, что Вульфхерд обречет его влачить жизнь приходского священника в какой-нибудь глуши, без надежды обогатиться или продвинуться.
– Хочешь сам стать епископом? – спросил я.
– Если Бог даст, господин, – промямлил он, подразумевая под этим, что продаст собственную мать ради шанса обзавестись диоцезом.
– Я могу это устроить, – пообещал я. – Если ты сообщишь мне то, что я хочу знать.
И он сообщил. Потом я оделся, старательно спрятав крест под плащом, и отправился на похороны.
* * *
Кто-то хорошо заплатил плакальщицам – вой стоял такой, что перекрыл бы стук мечей по щитам в битве. Женщины расположились вдоль стен церкви, молотили себя кулаками по голове и голосили, изображая скорбь. Тем временем монашеский хор пытался перекричать их. Иногда тот или иной из священников что-то провозглашал, но никто, похоже, их не слушал. Церковь была набита до краев – сотни, наверное, четыре мужчин и некоторое количество женщин толпились между высокими деревянными колоннами. Они болтали, не обращая внимания на плакальщиц, хор и клириков, и только когда епископ Вульфхерд забрался на дощатую платформу рядом с главным алтарем и начал стучать по аналою своим пастырским посохом, шум стал стихать. Но тишина наступила не раньше, чем у посоха отломился серебряный крюк. Он с грохотом упал на каменные плиты пола и проскользил до гроба Этельреда, установленного на паре козел и накрытого флагом с изображением скачущей белой лошади. Кое-кто из платных плакальщиц продолжал стенать, но пара священников прошлась вдоль стен, требуя прекратить чертов шум. Одна из женщин стала вдруг судорожно глотать воздух. Мне подумалось, что она задохнется, но тут несчастная упала на колени и ее вырвало. Свора собак набросилась на неожиданное угощение.
– Мы в доме Божьем! – возопил епископ Вульфхерд.
Последовавшая проповедь заняла добрых часа два, хотя они тянулись как четыре, а то и пять. Вульфхерд превозносил нрав Этельреда, его отвагу и мудрость и даже ухитрился звучать убедительно.
– Сегодня мы провожаем в последний путь хорошего человека, – провозгласил епископ, и я решил, что проповедь подходит к концу, но прелат велел одному из попов передать ему священную книгу и стал шуршать тяжелыми страницами, ища нужное место, а найдя, принялся зачитывать назидательным тоном:
