– Вы все знаете эту женщину. Ей предстоит засвидетельствовать предательство ее брата и одобрение этого предательства господином Этельхельмом. Я требую, чтобы священник привел моих свидетелей к присяге.
– Это возмутительно! – окрысился епископ Вульфхерд.
– Не более возмутительно, чем покушение на жизнь госпожи Этельфлэд, – огрызнулся я в ответ.
– Слово прелюбодейки не может почитаться правдивым! – взревел прелат. – Я требую, чтобы эту женщину удалили из этого собрания и чтобы ты отрекся от своей подлой лжи и…
Чего еще хотел потребовать от меня епископ, осталось загадкой, потому что я снова хлопнул в ладоши, и на этот раз появился Ситрик, ведя еще трех женщин. Одна была, подобно Эдит, высока ростом, рыжеволоса и стройна, вторая светла и пухлява, а третья – с черными как смоль волосами и низенькая. Все три выглядели перепуганными, хотя за эти пять минут заработали больше серебра, чем лежа на спине за целую неделю. Кое-кто в зале рассмеялся при появлении этих женщин, кто-то выглядел рассерженным, но почти все до единого мужчины знали этих троих. Они были шлюхами из «Пшеничного снопа», и отец Пенда под большим нажимом выдал мне их имена. Он признался, что частенько сопровождал одну из них, двух, а подчас и всех трех из таверны до дома епископа на территории дворца Этельреда.
– Кто эти несчастные? – изумленно вопросил Этельхельм.
– Позвольте представить их, – сказал я. – Эту высокую даму зовут…
– Господин Утред! – Епископ сорвался на визг. Я заметил, что Сеолнот и Сеолберт прекратили чиркать перьями.
– Епископ? – невинным тоном откликнулся я.
– У тебя есть что предложить?
Прелат знал, для чего тут эти шлюхи, знал, что при нужде все они у меня загогочут как гусыни. А Вульфхерд, как ни крути, был женатый человек.
– Ты по-прежнему настаиваешь, епископ, что прелюбодеям не дозволяется говорить в этом совете? – осведомился я.
– Я спросил, что ты предлагаешь! – не сдавался церковник. Он покраснел как вареный рак.
– Я предлагаю, чтобы отношения между Мерсией и Уэссексом остались теми же, что и прежде, – пояснил я. – И чтобы госпожа Этельфлэд приняла на себя обязанности покойного мужа.
– Женщина? – хмыкнул кто-то.
– Женщина не может править! – воскликнул Айдин, и примерно треть присутствующих одобрительно загудела.
Я пошел к помосту, стараясь не хромать из-за боли под ребрами. Никто не оспорил моего права подняться и встать рядом с Этельхельмом и епископом. На мгновение последний вроде как хотел возразить, но потом посмотрел на шлюх и прикусил язык.
– Нет ничего необычного в том, что ближайший родственник правителя наследует трон, – начал я. – Могу ли я напомнить витану, что моя мать была из Мерсии и что я приходился Этельреду двоюродным братом?
Это был миг завороженной тишины, затем из кучки священников, располагавшейся в одной из боковых сторон холла, послышались вопли негодования. До меня донеслось слово «язычник». Особенно громко его выкрикивали два аббата, которые вскочили и потрясали кулаками. Тогда я просто распахнул плащ и показал висящий на груди большой крест. При виде серебра весь зал вновь замер, а потом разразился восклицаниями еще более яростного возмущения.
– Ты пытаешься уверить нас, что стал христианином? – проревел толстый аббат Риксег.
– Я был крещен сегодня утром, – сообщил я.
– Ты насмехаешься над Христом! – завизжал Риксег. И не сильно заблуждался.
– Отец Пенда! – воззвал я.
Отец Пенда выступил в защиту моего обращения, пытаясь убедить недоверчивый витан в подлинности моего крещения. Верил ли он в это сам? Сомневаюсь, но, с другой стороны, я был для него важной добычей, и поп ревностно доказывал мою искренность. Этельхельм вполголоса послушал пышащих гневом клириков, потом отвел меня в сторону.
– Утред, ты что творишь?! – прорычал он.
– Ты знаешь.
Он что-то проворчал.
– А эти женщины?
– Любимые потаскухи Вульфхерда.
– Ну и ловкий ты ублюдок! – Он рассмеялся. – Откуда они взялись?
– Из «Пшеничного снопа».
– Я просто обязан их попробовать.
– Рекомендую рыженькую, – сказал я.
– А Эдит?
– А что с ней?
– Неделю назад она уверяла, что ненавидит тебя.
– У меня золотой язык.
– Я полагал, что это ее достоинство. – Олдермен оглядел ряды мужчин на скамьях, которые слушали ожесточенную перепалку между священниками. – Итак, теперь Вульфхерд против тебя и слова не скажет. Мне же грозит быть заклейменным как тиран, убивающий женщин. Так чего ты хочешь?
– Это, – ответил я, кивнув в сторону трона.
Он нахмурился, не осуждающе, а удивленно:
– Ты хочешь стать правителем Мерсии?
– Да.
– Допустим, мы позволим тебе стать им, – заявил Этельхельм. – Что ты предпримешь?
Я пожал плечами:
– Уэссекс уже получил Лунден, потому может сохранить его. Вы сражаетесь в Восточной Англии и продолжайте делать это, опираясь на Лунден. Я хочу, чтобы Мерсия вела войну на наших северных рубежах, от Сестера и далее.
Олдермен кивнул.
– А мальчик Этельстан? Где он?
– В безопасности, – отрезал я.
– Он незаконнорожденный.
– Неправда.
– У меня есть свидетельство, что его мать, соблазнив Эдуарда, уже была замужем.
– У тебя хватит денег, чтобы купить достаточно свидетелей.
– Хватит.
– Но это ложь.
– Витан Уэссекса поверит ей, вот в чем суть.
– Тогда твой внук, скорее всего, станет следующим королем Уэссекса, – проговорил я.
– Это все, о чем я мечтаю. – Он помолчал, рассеянно разглядывая витан. – Я не хочу иметь врага в твоем лице, – признался Этельхельм. – Поэтому дай мне клятву.
– Какую клятву?
– Что, когда наступит час, ты направишь все свои силы на то, чтобы обеспечить переход отцовского трона к Эльфверду.
– Я умру намного раньше Эдуарда, – заметил я.
– Никто из нас не ведает, когда умрет. Поклянись.
– Мне…
– И еще поклянись, что трон Уэссекса объединится с троном Мерсии, – пророкотал он.
Я колебался. Клятва – дело серьезное. Нарушая ее, мы подвергаем опасности свою судьбу, рискуем навлечь гнев норн, этих злокозненных богинь, плетущих нить нашей жизни и обрезающих ее по своей прихоти. Я нарушал иные клятвы и остался жив, но до каких пор боги станут терпеть от меня это?
– Ну? – наседал Этельхельм.
