– Шамбло!
По спине Ачимвене побежали мурашки (он часто читал о таком в покетбуках, но, кажется, не испытывал ничего похожего наяву). В голове зароились смутные угрожающие образы: пустынные пейзажи Марса, одинокие кибуцы марсианской тундры, красные закаты цвета крови.
– Стрига!
Вот и другое слово, призвавшее словно соткавшиеся из воздуха картинки: хмурые горы, темные замки, несомые ветром тени летучих мышей на фоне кроваво-красного заходящего солнца… нестареющий граф с клыками, что удлиняются в голодном черепе, алчут коснуться кожи, испить крови…
– Шамбло!
– Вон отсюда! Улетай откуда прилетела!
– Оставьте ее в покое!
Крик пронзил тьму. Толпа стушевалась, смутилась. Голос, как меч, рассек день, и девушка, испугавшись и растерявшись, обернулась в поисках спасителя.
Кто?..
Кто пошел против гнева толпы?
Ощущая, что реальность распадается надвое, Ачимвене почти с дрожью, с восхитительным трепетом узнавания понял, что кричал не кто иной, как он сам.
Да, он сделал шаг к толпе: сгорбившаяся фигурка против сборища родных и знакомых, а то и, пожалуй, пары друзей.
– Оставьте ее в покое! – повторил он, смакуя слова, и впервые, может быть, за всю его жизнь люди послушались. Установилось молчание. Девушка в тисках – палачи с одной стороны, загадочный герой с другой – растерялась пуще прежнего.
– Ах, это Ачимвене, – сказал кто-то, а другой, нарушив тишину, страшно засмеялся.
– Она шамбло, – заявил третий, на что первый (Ачимвене не видел, кто это) заметил:
– Ну, ему она точно ничего не сделает.
Опять страшный смех – и толпа, будто по приказу или безмолвному соглашению, стала постепенно редеть.
Ачимвене осознал, что у него бешено бьется сердце; ладони вспотели; глаза почему-то чешутся. Захотелось чихнуть. К нему неспешно подошла девушка. Они были одного роста. Она взглянула ему в глаза. Ее глаза – фиолетовые. Пока кодла рассасывалась, они смотрели друг на друга. Вскоре их оставили одних; улочка затихла, Ачимвене стоял спиной к своей лавке.
Девушка взирала вопросительно; губы шевелились, но беззвучно, глаза бегали вверх-вниз, сканируя Ачимвене. Она была в смятении, в шоке. Отступила на шаг.
– Подождите! – сказал он.
– Вы… у вас нет…
Он понял, что она пытается с ним общаться. Его молчание сбивало ее с толку. Скорее, даже отталкивало. Он был убогим. Он сказал:
– У меня нет нода.
Она засмеялась, хотя это было совсем не смешно.
– Здесь, на Земле, такое случается, – добавил он.
– Понимаете, я не… – она замешкалась, и он продолжил:
– Не отсюда? Я так и думал. Вы с Марса?
Ее губы на миг искривила улыбка.
– С астероидов.
– Как оно там, в космосе? – он разволновался не на шутку.
Она пожала плечами и ответила на астероид-пиджине:
– Олсем дифрен.
Так же, но по-другому.
Они уставились друг на друга: два чужака, ее глаза чан-рожденной и его – родившегося естественно.
– Меня зовут Ачимвене.
– Ага.
– А вас?
Опять эта полуулыбка. Ачимвене видел: он ее смутил. Оттолкнул. Что-то внутри него затрепетало, как птица в клетке, умирающая от недостатка кислорода.
– Кармель, – смягчилась она. – Меня зовут Кармель.
Он кивнул. Птица выпорхнула на свободу и забила крыльями по грудной клетке.
– Не зайдете? – он показал на лавку. Дверь оставалась распахнутой.
Решения, что разделяют квантовые вселенные… Она прикусила губу. Крови не было. Он смотрел на ее клыки. Длинные и острые. Ему вновь стало тревожно. Правду говорят древние истории? Шамбло? Здесь?
– Чашку чаю? – в отчаянии спросил он.
Она рассеянно кивнула. Он понял: она все еще пытается с ним заговорить. И не понимает, почему он молчит.
– Я лишен нода, – повторил он. Содрогнулся. – То есть…
– Да, – сказала она.
– Да?
– Да, я зайду. На… чай. – Она шагнула к Ачимвене. Он не мог прочесть выражение ее глаз. – Спасибо, – сказала она мягко, со странным акцентом. – За… сами понимаете.
– Да. – Он усмехнулся, вдруг ощутив себя сильным, почти непобедимым. – Не стоит благодарности.
– Стоит. – Ее рука дотронулась до его плеча, коротко, легко. Она прошла мимо и исчезла за распахнутой дверью.
Книги на полках рассортированы по жанрам.
Любовь.
Преступление.
Расследование.
Приключения.
И так далее.
Жизнь, осознал когда-то Ачимвене, не поддается столь точной классификации. Жизнь – это наполовину прожитые и отвергнутые сюжеты, герои, умирающие на полпути к заветной цели, любовь ответная и без-, люди, необъяснимо потускневшие и сгорающие быстро и ярко. Вот история человека, влюбившегося в вампира…
Кармель была им очарована, но чем дальше, тем холоднее держалась. Она его не понимала. Ее к нему не тянуло: не во что погрузить зубы. Она – хищник, ей нужна пища, фид, а Ачимвене дать пищи не мог.
Когда она впервые вошла в его лавку и пробежалась пальцами по корешкам древних книг, очарованно, застенчиво:
– У нас тоже есть книги. На астероиде, – сказала она в замешательстве, кажется, от того, что их истории оказались похожи. – У нас на Нунгай-Мерурун есть библиотека настоящих книг, с одного из кораблей, мой двоюродный дедушка на что-то их выменял… – И Ачимвене стал мечтать о полете в космос, на этот Нг. Мерурун, хранящий бесценное сокровище.
Запинаясь, он предложил ей чай. Заварил его на маленьком примусе в видавшей виды соуснице, бросив в воду листики свежей мяты. Размешал сахар в стаканах. Кармель смотрела на чай непонимающе, в напряжении. Лишь позднее Ачимвене понял: она снова пыталась с ним общаться.
Она нахмурилась, потрясла головой. Он видел, что ее потрясывает.
– Прошу вас, – сказал он. – Пейте.
– Не буду. Вы же не… – Она сдалась.
Ачимвене часто думал о том, на что похож Разговор. Он знал, что, куда ни пойди, почти у всего, что он видит и трогает, есть нод. У людей – само собой, но и у растений, роботов, бытовых приборов, стен, солнечных батарей… Практически все подсоединено к вечно расширяющейся и органически растущей сети Компактного Аристократического Мира, которая развертывается в Центральной, в Тель-Авиве и Яффе, в переплетенной сущности Палестина/Израиль, в регионе под названием Ближний Восток, на Земле, в транссолнечном космосе и далее, в пространствах, где одинокие пауки поют друг другу песни, строя все новые ноды и хабы, расширяя мудреную сеть все дальше и дальше. Ачимвене знал, что всякий миг жизни человека окружает постоянный гул других людей, других сознаний, нескончаемый разговор во множестве форм, которые Ачимвене постичь не мог. Его собственная жизнь безмолвна. Он сам себе нод. Он двигает губами. Возникает голос. И все. Он сказал:
