– Ну вот, – повторил Мотл. – Так чего ты хотел?
Борис колебался. Это глупо. Лучше уйти… Он перевел дух, вдыхая аромат листьев эвкалипта, горячего асфальта, адаптоцветной смолы.
– Мне нужен наркотик.
От роботника повеяло настороженностью. Он чуть отступил.
– Я этим больше не занимаюсь.
– Я знаю, Мотл. Ты бы не поступил так с Исобель.
– Не поступил бы.
– Я знаю. Но еще я знаю, что ты можешь его достать.
– Что именно ты ищешь?
– Христолёт.
– Господи, – роботник вздохнул. – Тебе надо говорить с Иезекиилем, не со мной. Зачем он тебе вообще? – Роботник не отрывал глаз от ауга. – Ты такого не принимаешь.
– Для пациента.
– Ты же врач в родильной клинике? Я вспомнил. Странные дети вышли из ее чанов.
– В смысле?
Роботник усмехнулся. Звук неприятный, а после искажения марсианским аугом – так и вовсе страшный.
– Тебе ли не знать. Ты можешь одурачить остальных, но не меня. Я здесь слишком долго.
Борис удержался от ответа.
– Достанешь наркотик? – спросил он.
– Я посмотрю, смогу ли помочь.
– Спасибо.
– Да. Ну что, увидимся. – С этими словами роботник исчез в ночи.
– Нам нельзя больше так встречаться.
Бориса раздражала роль, которую он вынужден играть. Какой-то дешевый фильм с Элвисом Манделой. И все-таки он ей задолжал. Он уставился на нее, желание мешалось со злостью, плюс щепотка тревоги. Кармель. Инфовампир, бывшая любовница, женщина, упавшая на Землю; покинувшая Верхние Верха, чтобы найти Бориса.
Зачем?
Из-за нее все стало так сложно. Что на нее нашло, что она отправилась в путешествие, выследила его здесь, спустилась по гравитационному колодцу на Центральную станцию? Иногда Кармель казалась Борису по-детски беспомощной. И все-таки его оберегал от нее только ауг – благодаря инопланетной физиологии.
Они были любовниками, да, а потом все кончилось, кончилось для обоих – и давно. Но вот она здесь, и он, как прежде, к ней привязан.
– Нам нельзя больше так встречаться, – сказал он беспокойно.
Кармель улыбнулась, показывая острые клыки.
– Встречаться – как? – спросила она.
– Тайком. Если Мириам узнает…
– Это была твоя идея.
– А как же Ачимвене? – Борису стало хуже. Неуклюжий брат Мириам ему нравился. Но вот что нашла в нем Кармель – уму непостижимо.
– Ему знать необязательно, – металл в ее голосе. Борис понял: Кармель защищает Ачимвене. Неужели она и правда его любит? Ачимвене, человека без нода? Калеку?
Странное чувство. Ревность, думал он. Я ревную. Иррационально. Успокаивая его, ауг запульсировал сильнее. Борис повел головой.
– Нельзя, чтобы кто-то нас видел. И еще, Кармель, тебя и так здесь еле терпят. Это маленькое, закрытое сообщество. Люди знают, кто ты такая.
– И никуда меня не гонят, – ее глаза светились изумлением. При всей исходившей от нее угрозе Кармель иногда была той молодой девушкой, что сбежала из семейного хабитата на астероиде, решив повидать мир.
– Тебя терпят, – сказал он. – Пока жертвы согласны быть жертвами, пока ты проявляешь умеренность.
Она покачала головой.
– Тебе улыбнулась удача?
– Да. Нет.
Она посмотрела на него и произнесла:
– Ах, Борис.
Его это укололо.
– Мне нужен еще один образец крови.
– Мы через это проходили. На Марсе. До того как. Сколько крови тебе нужно?
– Сколько нужно тебе?
Она глядела разочарованно.
– Мне кровь не нужна.
– Только сознание.
– Да.
Он ждал. Она закатала рукав. В маленьком помещении было жарко. Квартира его отца. Борис ввел иглу; его отец неподвижно сидел в другой комнате. Он совсем отошел от жизни. Закрылся от мира. Ждет чего-то. Наверное. Или просто уже не здесь.
– Если будут новости, я скажу, – сказал Борис. Она потерла руку там, где он причинил ей боль, но промолчала.
Одно время года сменяет другое; на улицах и в переулках Центральной станции появляются новые божки. Смутные, больше, чем люди, меньше, чем Иные, будто бы полуразумные скульптуры, на границе двух миров – реала и виртуалья. Говорят, это осколки Бога, фрагменты Божьего творения. Наступает новое время года, и они появляются – как растения.
Есть боги весны: распускаются подобно молодым побегам, органические и неизъяснимые, тянущиеся к солнцу, небу, морю. Как-то весной миниатюрный бог распустил зеленые цветы по обе стороны от улиц Левински и Хар-Цион. Бог материализовался утром: ствол дерева вознесся из сырой земли и достиг неба – и ноды тех, кто подходил поближе, атаковала широкополосная речь Иных.
Есть боги зимы: мехатвари, слепленные из металлолома и отжившей свое техники, найденной в мусоре и освобожденной из Дворца Ненужного Старья. Такие боги движутся, но медленно. Ползут по бокам зданий. Был год, когда один такой бог покрыл стены и крыши Центральной неразборчивыми надписями: месседжи, которые никто не мог прочесть, граффити, напыленные незнаемым, чуждым алфавитом.
Есть боги осени: грибницами дрейфующие по воздуху, временные боги, они лопаются неожиданно и с мягким присвистом над головами прохожих, разбрызгивая на все четыре стороны споры веры.
Есть боги лета. Они полупрозрачны – едва ли фрагмент реальности; их величие явлено в виртуалье, там они – безбрежные изменчивые аморфные ландшафты, наложенные на реальность, затапливающие ваш нод, душащие трансляцию, вселяющие страх и благоговение.
Боготворец называет себя Элиезер, что на иврите означает «помощник Бога».
Впрочем, в иные времена он был известен под другими именами.
Боготворец ходит по улицам Центральной, и улицы поют ему. Всякое растение с нодом дарит его личным тэгом в надежде на ответный пинг; всякий кирпич, всякая стена, всякая крышка на люке пением и шепотом взывают к Элиезеру.
Сколько ему лет – неясно. Когда он говорит, временами еще различимы слабые отзвуки древнего, давно исчезнувшего американского акцента. Некоторые считают его евреем. Он стар, как здешние холмы. Он ходит по улицам и улыбается, и глаза его пусты, ибо видят все меньше и меньше реала; со временем в них неумолимо просачивается все больше виртуалья. Элиезер насвистывает при ходьбе, его свист разносится и по физическому миру, и по виртуальному: ноты здесь, их чисто математическое представление там.
Он идет мимо богов, и боги кланяются ему, ибо он их сотворил.
