– Мистер Чонг?
Консультант по смерти – высокий, тонкий еврей из северного Тель-Авива.
– Я доктор Графф.
Влад вежливо кивнул. Доктор Графф указал на кресло.
– Садитесь, пожалуйста.
Влад садится, воспоминания множатся, как эхо, как бесчисленные отражения между двумя зеркалами. Вселенная Чонгов сидит в кабинетах врачей во множестве точек временной шкалы. Его мать садится, и врач говорит: «Боюсь, у меня плохие новости». Его отец с трудовым увечьем: кости ног раздробило, когда он упал в экзоскелете с недостроенного четвертого уровня Центральной. Борис, ему пять лет, его нод заражен враждебным троянцем с зачатками разума. Старший сын сына его сестры, когда его повезли в больницу в Тель-Авив, беспокоясь за его сердце. И еще, и еще, но пока – ни одного кабинета в клинике прекращения жизни. Он, Влад, сын Вэйвэя, отец Бориса, – первый в роду, кто пришел в такой кабинет.
Когда это случилось, он сидел в своей квартире. Миг ясности. Будто вынырнул, а вокруг – прохладное блестящее море. Погружаясь в этот океан, он различал каждую отдельную капельку, каждое бессвязное воспоминание, и все они гнали его на дно. Все должно было быть иначе.
Вэйвэево Проклятие. Вэйвэево Безумие. Влад помнил целеустремленность отца, его амбиции, его такое человеческое желание не быть забытым, стать частью родных, частью их жизней. Помнил путешествие на холм в Старом городе Яффы: как Вэйвэй гнал велосипед по жаре, как оставил тот в тени, у древних холодных камней, и увиделся с Оракулом.
Как именно работало Проклятие, Влад не знал, но память передавалась по наследству, заражая Чонгов словно вирусом, одним на всех. Это дело рук Оракула, а она была не человек, или в основном не человек, потому что сохраняла форму человека.
Мост памяти служил верно. В прошлом он временами предлагал утешение; ты помнил то, что знали другие, что они сделали. Влад помнил, как отец в экзоскелете карабкается, будто краб, медлительно, по недостроенной стене Центральной. Позже он и сам работал на этом строении; чтобы его достроить, понадобилось два поколения Чонгов. В итоге он увидел, как огромные лифты уносят наверх его сына – мальчика, который боится семьи, боится разделить память, мальчика, решившего сбежать, последовать за мечтой и улететь к звездам. Влад видел, как Борис взмывает в лифте на огромную крышу, как входит в суборбитальный челнок, который унесет его к Вратам, а оттуда – на Марс, в Пояс и дальше. И все-таки связь сохранялась, даже на таком расстоянии, память путешествовала, медленно, как свет, между мирами. Влад скучал по сыну. Скучал по работе в космопорте, по непринужденному рабочему братству. Скучал по жене, чья память живет внутри, но чье имя сожрано словно раковой опухолью.
Влад помнил ее аромат, вкус ее пота и холмик ее живота, когда они были юными и улицы Центральной пахли поздноцветущим жасмином и бараньим жиром. Помнил, как она ведет за руку Бориса, тому пять лет, они шагают по тем же старинным улицам, и достроенный космопорт высится впереди: рука, указующая на звезды.
Борис: «Папа, что это?»
Влад: «Центральная станция, сынок».
Борис, маша рукой на старые улочки, на древние многоквартирные дома: «А это?»
«Это тоже Центральная станция».
Борис смеется. Влад смеется вместе с ним, и она улыбается, женщина, которой больше нет, остался лишь призрак, имени которого Влад теперь не знает.
Оглядываясь назад (но как раз на это он уже неспособен): он должен был встревожиться. Ее имя исчезло, как теряются ключи или носки. Их кладут не туда и потом не могут найти.
Медленно, неумолимо звенья, составлявшие единую память, как РНК, стали слабеть и рваться.
– Мистер Чонг?
– Доктор. Да.
– Мистер Чонг, в отношении всех клиентов мы гарантируем полную конфиденциальность.
– Конечно.
– Мы предлагаем несколько способов… – Врач деликатно кашлянул. – Но я обязан спросить вас… перед тем, как мы приступим… вы уже сделали – или желаете сделать – посмертные распоряжения?
Влад на секунду задержал взгляд на враче. В последние годы частью Влада стало молчание. Границы памяти постепенно истончались, воспоминания, как осколки твердого стекла, бесконечно дробились в его сознании. Все чаще и чаще он обнаруживал, что часами или днями сидит в квартире, качается в древнем кресле, которое Вэйвэй как-то притащил домой с блошиного рынка Яффы и торжественно поднял над головой, – невысокий жилистый китаец в стране арабов и евреев. Влад любил Вэйвэя. Ныне он ненавидел его почти так же сильно, как любил. Призрак Вэйвэя – его память – по-прежнему жил в руинах сознания.
Часы, а то и дни сидел он в кресле-качалке, изучая воспоминания, как шары света. Все они разрознены; он не знал, как одно связано с другим, чья это память, его или еще кого-то. Часы и дни, в одиночестве, в молчании, копившемся, как пыль.
Ясность приходила и уходила – будто беспричинно. Как-то он открыл глаза, сделал вдох и увидел, что над ним нависает Борис: повзрослевшая, исхудавшая версия мальчика, который держал его за руку, глядел в небо и задавал каверзные вопросы.
– Борис? – удивление в голосе. Влад давно ничего не говорил; ему казалось, что рот кровоточит.
– Отец.
– Что… ты здесь делаешь?
– Я уже месяц как вернулся, отец.
– Месяц? – Горло сжала гордость – и боль. – И ты только сейчас пришел ко мне?
– Я тут уже был, – сказал Борис мягко. – С тобой. Отец…
Но Влад его прервал:
– Зачем ты вернулся? Оставался бы на Верхних Верхах… Здесь, Борис, у тебя больше ничего нет. Ты всегда был слишком большой для наших мест.
– Отец…
– Уходи! – Влад почти кричал. Почти просил. Пальцы сжали подлокотники древнего кресла-качалки. – Борис, иди. Ты теперь чужой.
– Я вернулся из-за тебя! – заорал его сын. – Посмотри на себя! Посмотри!..
И эта сцена стала еще одним воспоминанием, отдельным, дрейфующим теперь вне досягаемости. Когда Влад вынырнул в следующий раз, Борис уже ушел. Влад отправился вниз, посидел в кафе с Ибрагимом, альте-захеном: играл с ним в нарды, пил кофе на солнце, и сколько-то времени все было так, как должно быть.
Когда он увидел Бориса в следующий раз, тот был не один, а с Мириам, которую Влад время от времени встречал на улице.
– Борис! – сказал он, и незваные слезы покатились из глаз. Влад обнял сына, прямо там, посреди улицы.
– Отец… – Влад сразу понял, что Борис вымахал выше его. – Тебе лучше?
– Я отлично себя чувствую! – Влад прижал Бориса крепко, потом отпустил. – Ты вырос, – сказал он.
– Меня долго не было, – ответил Борис.
– Ты похудел. Надо больше есть!
– Отец…
– Мириам, – сказал Влад. Головокружение.
