– Я говорила, что я в порядке, – язвительно ответила она. – Тебе обязательно все время ходить полуголым?
Он поднял бровь и протянул:
– Мой внешний вид тебя обижает.
Ей хотелось смеяться. И плакать. Может быть, даже крикнуть пару раз. Вместо этого она решила вести себя хладнокровно и с достоинством.
– Забудь об этом. Это твой дом. Ты можешь ходить, в чем угодно, я полагаю.
– Спасибо, – сухо сказал он.
Чтобы оторвать наконец взгляд от его красивого тела, Зуки взяла картину и пошла к двери. Она едва сделала несколько шагов, когда он преградил ей путь и взял у нее картину.
– Я нанял людей, поэтому тебе не надо таскать тяжести, Зуки, – проворчал он.
После того как ее утренняя тошнота прекратилась, прибыла вторая команда архитекторов. Имея детальные фотографии комнаты, они составили график восстановительных работ. Зуки запрещалось поднимать любые предметы.
– Эта картина весит меньше моего ноутбука. Кроме того, мне нужны физические упражнения.
Рамон был мрачнее тучи.
– Я не позволю тебе ходить вверх-вниз по лестнице по десять раз за день.
Она не стала говорить, что сегодня поднялась и спустилась по лестнице дважды, чтобы разделить с ним трапезу.
– Ты искал меня не просто так? Или ты решил украсить меня своим сварливым присутствием просто ради смеха?
Он остановился на верхней ступеньке лестницы и посмотрел на Зуки:
– И кто из нас сварливый?
– Ты не ответил на мои вопросы.
Он минуту разглядывал ее поджатые губы, потом начал спускаться по лестнице.
Идя следом за Рамоном, она не могла не смотреть на красивые мускулы его спины и слегка взъерошенные волосы на голове. Один из реставраторов выходил из коридора, когда они спустились на первый этаж. Рамон передал ему картину, что-то быстро сказал по-испански и удостоился нескольких быстрых и услужливых поклонов. Потом он повернулся к Зуки лицом:
– Пошли.
– Куда? И что ты сказал реставратору? – спросила она.
Он повернулся в сторону главного салона, и Зуки направилась за ним.
– Я предположил, что, возможно, им следует реже ходить на кухню, чтобы наслаждаться кулинарными навыками нашей экономки, и тщательнее следить, чтобы ты не перетаскивала антиквариат. Он был достаточно любезен, чтобы со мной согласиться.
– Рамон!
Он остановился и повернулся к ней лицом. И она заметила, что, несмотря на небрежный тон, он сильно раздосадован.
– Мы заключили сделку, дорогая. И я надеялся, что нам не придется вести подобные разговоры.
– Ты преувеличиваешь.
Он подошел ближе, вторгаясь в ее личное пространство.
– Разве? – тихо спросил он, осмотрел ее лицо и уставился на ее губы.
– Да, ты преувеличиваешь, – сказала она и откашлялась. – Но я надеюсь, реставраторы закончат работу к концу недели и больше не будут тебя раздражать.
Он не сводил глаз с ее рта.
– Ладно. И тогда мне не придется рвать на себе волосы от злости.
Она посмотрела на копну его взъерошенных волос.
– Теперь, когда твоя грива спасена, не мог бы ты надеть рубашку? – спросила она, надеясь, что в ее тоне слышится мольба, а не раздражение.
Уставившись на нее в упор зелеными глазами, он тихо, радостно и чувственно рассмеялся. Его смех продолжался всего несколько секунд, но каждая клеточка ее тела насторожилась от этого невероятного звука.
– Если ты обещаешь не носить тяжелые вещи, я подумаю над твоей просьбой, – ответил он.
– Отлично. Я обещаю.
Он пробормотал что-то по-испански себе под нос и снова зашагал по коридору. Когда они добрались до салона, он открыл Зуки дверь. Эта залитая солнцем комната всегда ее успокаивала. Она прошлась по салону, прикасаясь пальцами к бесценной антикварной мебели с богатой историей.
Рамон остался у входа в салон, прислонившись к дверному проему. Он изучал Зуки. Когда его разглядывание стало слишком настойчивым, она убрала руку с бронзового бюста, который рассматривала.
– Почему ты так смотришь на меня? – спросила она.
– Я начал работать над первым экспонатом, который Луис попросил меня сделать для тебя, – произнес он торжественным тоном, и ее сердце замерло.
– Ты снова вернулся к скульптуре и живописи?
Его лицо было непроницаемым.
– Кажется, да.
Зуки хотелось спросить, как, когда и почему это произошло, но она очень боялась услышать ответ.
– Я могу узнать, что ты делаешь?
– Это скульптура. Но я еще не решил, какой она будет. У меня есть несколько идей. Но мне необходима натурщица. Я предпочел бы тебя.
Она была шокирована.
– Меня?
– Да. И не ищи отговорки.
Она вздрогнула.
– Я их не ищу. Я просто хотела спросить, уверен ли ты в своем выборе.
Он пожал плечами:
– Я пытался ваять с нескольких неодушевленных предметов. Это не работает. Ты самый удобный живой экспонат.
– Хм, что-то я не чувствую себя особенной, – пробормотала она.
Рамон одарил ее тяжелым и мрачным взглядом.
– Ты была особенной для него. Я должен был иметь тебя в виду с самого начала. Ты сделаешь, как я прошу? – хрипло сказал он.
Она не могла отказать Рамону в память о своем лучшем друге.
– Да, конечно.
Он махнул рукой:
– Хорошо. Приступаем.
Она посмотрела на белую хлопчатобумажную тунику с короткими рукавами, которую поспешно надела сегодня утром, чтобы встретиться с реставраторами. Под ней было канареечно-желтое бикини, ставшее ее любимым купальником.
– Мне надо переодеться?
Он долго разглядывал ее, начиная с распущенных волос и заканчивая сандалиями на ногах.
– Нет, все в порядке. Оставайся, как есть.
Они покинули виллу по редко используемому коридору в задней части дома. Как и везде на вилле, извилистая каменная дорожка, пересекающая задний двор и ведущая к кирпично-стеклянной студии Рамона, была безукоризненной. Рамон набрал код, и прочные двойные двери открылись.
Зуки думала, что в студии Рамона будет царить хаос. Но он убрал последствия своего недавнего приступа ярости. По обе стороны от беленых стен находились высокие и низкие объекты, закрытые черной тканью. А на длинной скамье были аккуратно расставлены горшки с красками и кистями. Пол под ногами тоже был девственно-белым, а свет, проникающий в окна, делал пространство почти нереальным.
