Реакция кузена была не столь однозначной. Он выглядел одновременно растерянным и сердитым.
Несколько секунд мы втроём мерились взглядами.
Секунды утекали быстро.
Будь я Алиной Орловой я бы, наверное, молча убежала. В конце концов у кузена было право целоваться с другой, несмотря на то, что мне он нравился.
Разве я не была помолвлена с другим? Разве сама я не просила дать мне время?
Да, но он ведь сам клялся мне в вечной любви? Никто его за язык не тянул? Предлагал сбежать с ним на край света, раствориться в вечной любви и вот, пожалуйста, уже милуется с другой!
– Гляжу, у вас тут поинтереснее, чем на занятиях?
– Представь себе! – дерзко сверкнула глазами Аза.
– Чего уж там представлять-то? Доподлинно знаю, кузен никогда не даст заскучать.
Ну ладно, я положим, не знаю. Но Эмма-то точно знала.
– Приходит время, когда старое должно уступить место новому, – нисколько не смутилась Аза.
– Что было, то и будет! – фыркнула я в ответ, всем своим видом давая понять, что отступать не намеренна.
– Эмма, – в голосе Винтера зазвучало предупреждение.
– Что? – резко повернулась я к нему. – Что – Эмма?
– Не нужно, – покачал он головой.
– Ненужно – что?
– Сцен, – обречённо выдохнул кузен.
– Правда? – я обернулась к Азе. – Ты, детка, тоже не хочешь сцен? А мне вот неожиданно вдруг захотелось устроить небольшую драматическую сценку. С расстановкой точек в конце предложений. Ей ты тоже говорил красивые слова о большой любви и побеге на край света? – взглянула я на Винтера. – Или обошлось простым тисканьем в полумраке? – злилась я.
Руки Винтера сжались в кулаки, лицо превратилось в маску. Словно солнышко, пробивающееся через взгляд янтарных глаз и свет улыбок, вдруг угасло. Потянуло холодом.
И тут, размахнувшись Аза, совершенно для меня неожиданно отвесила пощёчину. Звук удара прозвучал, словно выстрел.
Я смолкла, схватившись рукой за щёку, в изумлении глядя на соперницу.
Винтер проворно вырос передо мной, испуганно хватая за руки:
– Эмма! Нет! Ты первая оскорбила её! Не делай глупости!
Он за неё боялся? Нет, ну как тут не вскипеть?! На меня насылают мертвецов, душат, кидаются с кулаками, а переживают за эту злобную пигалицу?!
– Эмма! – держал мои руки Винтер, будто я невесть что сейчас сделаю с его кралей. – Будь благоразумна.
– Да пусти ты!
– Не держи! – горячилась Аза. – Я её не боюсь! Что ты хочешь мне доказать, чудовище? – накинулась она на меня. – Вся ваша охотничья свора расправится со мной так же, как сделала это с моей сестрой? Я не Иланта. Со мной будет сложнее. Гораздо сложнее, Чёрная Дама! Так и передай своему Королю.
– О чём ты? – выпалил Винтер. – Хоть понимаешь, что несёшь?! Какие охотники? Какая Черная Дама?! – рычал он на ту, что обнимал ещё минуту назад.
На сердце потеплело. Всё-таки я, то есть мы с Эммой, пока ещё для него важнее этой выскочки Азы.
– В чём ты смеешь обвинять мою сестру?
– В убийстве моей сестры! – с исказившимся от ярости и боли лицом прошипела Аза.
– Это безумие! Эмма? – глядел Винтер на меня так, словно хотел взглядом вырвать из меня ответ. – Это ведь неправда? Ты непричастна к смерти Иланты?
Я оказалась словно под перекрёстным огнём Азы и Винтера. Словно меня обливало кипятком и замораживало одновременно.
– Неужели же ты думаешь, что она скажет тебе правду? – негодующе рассмеялась Аза. – Конечно же, она будет всё отрицать. Разве это не ясно?
У меня было такое чувство, будто чужие ледяные пальцы стискивают виски и затыкают рот. Было тяжело дышать.
В тигриных глазах Винтера множились тени. Вот боль. Вот разочарование. А вот надежда во всём разувериться.
– Конечно, я стану всё отрицать. Я не убивала твою сестру, – заявила я, чувствуя себя отчаянной лгуньей.
И в то же время я не лгала. Я говорила чистую правду. Что бы там не натворила Эмма Дарк, я, Алина Орлова, маленькая серая мышка из маленького провинциального городка, может быть, и не блещущая никакими талантами, точно уж не была убийцей.
Бальзамом для души стал вздох облегчения, сорвавшийся с губ Винтера:
– Ты можешь в этом поклясться, Эмма?
Сомнение проскользнуло в душе – что, если на руках этого тела есть кровь, которой нет на моей душе? Но боязнь потерять Винтера оказалась сильнее:
– Могу, – сказала, как в воду ледяную кинулась.
– Она лжёт! – заломила руки Аза. – Да более жестокой лгуньи свет не видел. Винтер! Если завтра Хант Жертвой назовёт тебя, думаешь, у неё дрогнет рука? Нет! Не дрогнет! Она вступит в игру и уничтожит тебя, не раздумывая. Ради того, чтобы приблизиться… не к Ханту, его она тоже не любит. Эта сучка понятия не имеет о любви. К власти. Власть и могущество единственное, что её интересует. Единственное, ради чего она готова босиком ходить по раскалённым углям. Почему ты не способен этого видеть? Ты сгоришь! Как же больно видеть это и ничего не суметь сделать!
На глазах Азы сверкнули слёзы. Она в отчаянии покачала головой и с ненавистью обернулась ко мне:
– Ничего не боишься, да? Лжесвидетельство, ложная клята для тебя пустой звук? Ты ни во что не веришь, Эмма Дарк, не знаешь стыда. Потому что вера эта удел чистых душ, а чтобы стыдиться, нужно иметь чувство собственного достоинства. У тебя же нет ни того, ни другого. Ты чёрная и пустая. Но когда-нибудь лжи уже не хватит, чтобы выстроить очередной мост. Ты рухнешь и захлебнёшься в той черноте, в том зле, которым дышала. В мире есть справедливость. И есть высшие силы. Ты ответишь за смерть моей сестры, за гибель других людей, случившихся по твоей вине. Я в это верю!
Каждое её слово звучало, как проклятие. И мне стало откровенно страшно.
Честно, когда тебя проклинают, это, оказывается, очень жутко.
– Верить – это хорошо, Аза, – только и сказала я вслух.
Прозвучавший из сумрака голос едва не заставил меня застонать. Блэйд выплыл из глубины бесконечных незнакомых переходов. Безликий, словно дементор или тень.
– Ты верь, Аза, а я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы виновные поплатились.
– Прекрасно, – кивнула я, скрещивая руки на груди. – Делай. Всё, что можешь. Только где гарантия, что в результате твоих старания поплатятся именно виновные? Ты видел, как я убивала Иланту? Или, может быть, ты видела? – стрельнула я взглядом в Азу.
Блэйд скинул капюшон, открывая взгляду заострённое, строгое бледное лицо. Бесстрастное, как у самой смерти.
– Хочешь сказать, что Иланты утопилась сама?
