Но иного не дано. Ей незачем жить, если Дэвид окажется в тюрьме, обвиненный в преступлениях, которых не совершал. Лучше уж ей самой болтаться на виселице, чем увидеть того, кто ни в чем не виноват. Если уж воровство ее судьба, она использует свой опыт по этой части еще раз, чтобы забрать чертово кольцо и отвести от Дэвида подозрения, и стойко примет все последствия своего поступка, какими бы они ни были.
Будущее казалось таким мрачным, что Вивиан больше не хотела думать о нем: лучше уж наслаждаться поцелуями Дэвида, – а потому, когда он потянул ее к себе и усадил на колени, прижалась к нему всем телом, просунула руки под его куртку из грубой шерсти и провела по поношенной рубашке, запоминая ощущение его теплого, сильного тела. «Я люблю тебя», – мысленно призналась Вивиан, а он погладил ее по щеке, положил ладонь на затылок и, повернув к себе, обхватил за талию, неожиданно поднял вверх, раздвинул ей ноги и опять усадил на колени. Несколько движений – и вот уже ее поношенное платье расстегнуто и сброшено на пол. Вивиан со вздохом откинула голову, и Дэвид прочертил дорожку из поцелуев вниз по ее шее, к обнаженным грудям, провел языком вдоль ложбинки. Его ласки творили с ней чудеса.
– Как насчет уроков? – выдохнула Вивиан.
– С тобой я узнаю много нового, – пробормотал Дэвид, касаясь дыханием ее ключицы. – У меня никогда не было таких интересных занятий.
Вивиан рассмеялась и обняла его за шею.
– Но я хотела научить тебя совсем другому.
Дэвид расшнуровал короткий корсет и откинул в сторону.
– Ученик из меня никудышный: меня в детстве учителя секли розгами, – так что я смирился.
– Наверное, это из-за твоих шалостей.
– Но ты же терпишь, – с чувством заявил Дэвид, развязав тесьму на нижней рубашке, отчего та упала с плеч.
Когда губы его опять коснулись обнаженной кожи, Вивиан задрожала от удовольствия и не стала сопротивляться, когда рубашка опустилась еще ниже, лишь крепче обняла и прошептала:
– Я сразу поняла, что тебя не исправить.
Дэвид ухватил ее за бедра, притянул к себе, и она, почувствовав под собой его твердое, готовое к бою оружие, чуть подвигала ягодицами. Его глаза потемнели.
– Меня нельзя исправить? – переспросил он таким бархатным, искушающим голосом, что у нее по спине побежали мурашки. – А кто, если не ты, сидит без одежды у меня на коленях и искушает сверх всякой меры?
Дэвид поднял подол ее рубашки и провел ладонями по бедрам. Вивиан почувствовала, как забилось сердце, и задрожала, предвкушая наслаждение.
– Я еще в одежде.
– Сейчас мы это исправим. – Дэвид быстро стянул с нее через голову рубашку, и Вивиан осталась в одних чулках. – Скажи «поцелуй меня, Дэвид» тем выговором.
– Каким именно?
– Валлийским, например. Или так, как говорят на севере, – не важно.
Она шепотом, с йоркширским акцентом повторила его фразу, и он тут же исполнил ее просьбу.
– А теперь еще. И еще, – потребовала Вивиан.
– Какая ты, однако, – рассмеялся Дэвид. – А теперь что?
– Теперь возьми меня… всю. – Она обхватила его лицо ладонями. – Пожалуйста.
Он нежно посмотрел на нее, поднес ладони к губам и прошептал:
– Тебе никогда не придется просить меня об этом.
Дэвид подхватил ее на руки и понес к кровати. Там исполнилось все, о чем мечтала Вивиан, и даже то, о чем и помыслить не могла. И когда каждая клеточка ее тела пела от наслаждения, она могла думать только об одном: «Я люблю тебя, Дэвид, люблю по-настоящему».
Дэвид очнулся от сладкой истомы среди смятых покрывал, и совесть его, до сих пор молчавшая, вдруг заявила о себе на удивление громко и властно. Надежды на то, что она опять затихнет, не было. Вивиан шевельнулась в его объятиях, и Дэвид сказал, погладив ее по спине:
– Я хочу, чтобы завтра ты осталась здесь.
– Не говори глупости, – пробормотала она сонно.
– То, что я задумал, слишком опасно. – Он инстинктивно обнял ее еще крепче. – Я понимал это с самого начала и не хочу рисковать.
Вивиан нашла его ладонь, сжала, поднесла к губам и поцеловала. От этого в его душе поднялась такая теплая волна, что он закрыл глаза, опасаясь заплакать от невыразимой нежности. Нет, он не мог потерять ее.
– Один ты не справишься, – произнесла Вивиан расслабленно. – Ты ведь не думаешь, что Флинн добровольно отдаст тебе кольцо да еще шляпой помашет на прощание.
Дэвид ничего на это не ответил, хотя больше всего боялся, что главарь попытается вернуть себе Вивиан, а то и еще хуже: пристрелить на месте. Дэвид точно не знал, чего ожидать от этой встречи, и неизвестность страшила его. За себя Дэвид совсем не переживал: был уверен, что способен сам решить с ним дело, когда выйдет на его след, – но вот Вивиан… за нее он ужасно боялся.
– Мне так будет спокойнее, – попытался он разубедить ее.
Вивиан вздохнула и повернулась к нему лицом.
– Ты не понимаешь, о чем просишь. Очень опасно отправляться в логово головорезов целой банды в одиночку. Флинн будет только рад приставить пистолет к твоей голове. Что ты станешь делать, если он схватит тебя в надежде на выкуп? Ведь ты все тщательно продумал. Так зачем же что-то менять? Будем придерживаться плана.
Дэвид не смог ответить ей улыбкой и совершенно серьезно признался:
– Я очень боюсь за тебя.
Что-то вспыхнуло в ее взгляде, поэтому Вивиан коротко рассмеялась и воскликнула:
– Боишься? Странно, что ты вовсе так не думал, когда посадил меня под замок.
Дэвид прижал ее к себе как можно крепче и, зарывшись лицом в шелк волос, попросил:
– Поклянись, что будешь осторожна. Я только хочу найти их и по-хорошему вернуть кольцо и забрать твоего брата. Никакие столкновения мне не нужны.
– Не волнуйся ты так. – Вивиан вздохнула и коснулась пальцами его губ. – И не бойся за меня: я знаю, как разговаривать с разбойниками.
В ее словах он услышал нотки ирландского акцента. Странно, но Вивиан совсем не переживала насчет встречи с Флинном. Сам он с каждой минутой тревожился все сильнее и ужасно жалел, что предложил ей такой опасный план. То, что казалось правильным и волнующе привлекательным в лондонском доме, на дешевом постоялом дворе вдруг обернулось безрассудной глупостью. О чем он вообще думал, когда поделился с ней своим планом и попросил помочь в таком серьезном деле?
Сам он всегда был сорвиголовой, и всякого рода опасности и приключения его только воодушевляли. Он много раз рисковал своей шеей, еще чаще – состоянием, а что касается репутации… что ж, из-за его безумных поступков от нее почти ничего не осталось. Ему всегда претило вести себя как должно, как того требует закон, а вот то, что общество не одобряло, напротив, возбуждало. Ничто не могло сравниться с тем приливом энергии и радости, когда он понимал, что очередное озорство, даже самое невинное, вроде кражи последнего куска пирога, снова сошло ему с рук.
