— Я не собирался пугать тебя или причинять вред. Кажется, я больше на это не способен.
В противовес его истинным чувствам говорил он спокойно и размеренно. Я заставила себя подняться и, прежде чем страх взял надо мной верх, приблизилась к Альге и потянулась к нему за поцелуем. Он не отстранился, но и не ответил, когда мои дрожащие пальцы погладили его шею так, как он любил, а моя грудь, прикрытая тонкой сорочкой, прижалась к его груди.
— Останьтесь, — попросила я, — даже если злитесь и ненавидите, останьтесь. Позвольте мне быть вашей.
— Твои объятия и поцелуи — дешевка. Ты так легко даришь их любому.
— Дарю? — Недоумение мое было искренним.
— Так легко забыла?
Император отстранился, с болезненной жаждой и тоской разглядывая меня.
— Такое невинное лицо у такого лживого создания. Я не желал прощать тебя, пока ты не окажешься у моих ног. И вот это случилось, и ты смотришь на меня с мольбой, но я не чувствую удовольствия, мне противно.
Я опустила голову.
— Простите. Я отвратительна.
— Нет, не ты… Проклятье, Эрика, ну почему ты так легко сдаешься?! — неожиданно воскликнул Ядгар. — Я обвиняю тебя в измене — ты молчишь, как будто соглашаясь. Говорю о твоей продажности — ты даже не можешь соврать так, чтобы я тебе поверил! Знаешь, смешно, но это заставляет меня вспомнить о Юрии. Он всегда был подобен воде, просачивающейся сквозь пальцы. Кстати, не хочешь узнать о нем?
— Мне все равно, — пробормотала быстро, понимая, что мне не поверят.
— Ложь. Я думаю, ты обрадуешься, узнав, что он сбежал. У него были союзники на Лонге. Кто-то снабжал гардарика информацией и помогал, не зная, что он из себя представляет, и желая выслужиться перед приближенным к трону иностранцем, а кто-то видел в нем возможность подобраться ко мне, чтобы нанести удар. Однако не они использовали Цехеля, а он их. В качестве последней любезности или же издевки он оставил мне имена нескольких человек, пытающихся плести интриги за моей спиной. О большинстве я знал или подозревал, но некоторые меня неприятно удивили. Никому нельзя верить. Ты как эспер должна хорошо это понимать.
От уверенности в голосе Ядгара по спине пробежали мурашки.
Я наконец осознала, что происходит с Альге. Он всегда был подозрителен и недоверчив, но совершенно неосознанно на поступки тех, кто был к нему ближе всего, закрывал глаза. Не мог и не хотел видеть, чего они стоят. Так было с Каримом Ли, так получилось и с Юрием. И меня это тоже касалось. Да, Ядгар следил за мной, но он никогда не спрашивал меня о моих тайнах, не допытывался, что я скрываю.
А теперь глаза императора были открыты, и все, что он видел, все, что ценил, было замарано предательством. Мать, друзья, жена, пусть не любимая, но все же подарившая ему сына. И весь гнев, что предназначался им, обрушился на меня, полностью зависевшую от его воли.
Но тогда он должен был смять и уничтожить меня, а я все еще была жива. Может быть, Альге желал продлить наказание как можно дольше? Нет, он бывал жесток, но никогда не наслаждался чужими страданиями.
— Вы хотели бы избавиться от меня и забыть. Но не можете. Вы любите меня, — удивленно сказала я вслух, не думая о том, как странно звучат мои слова после всего того, что уже было произнесено.
Я ожидала, что Альге рассмеется или скажет что-то унизительное, но он нервно облизал губы и продолжал пристально смотреть на меня. Во взгляде его мне чудился какой-то вопрос. И я почему-то посчитала нужным оправдаться.
— Я не очень-то понимаю, что это такое, любовь. — От смущения хотелось сквозь землю провалиться. Так глупо я себя никогда еще не чувствовала. Но меня отчаянно несло: — С тех пор, как я рассталась с мамой, мне никто не любил. Желали, да, иногда симпатизировали. Поэтому мне сложно разобраться, как это — любить. Служанка в том доме, в котором я жила на Токсане, Оста… Она так заботилась о своем муже, так часто думала о нем. У него были проблемы со здоровьем, к тому же он иногда пил, чем доставлял ей много хлопот. Но она всегда прощала и говорила, что не захочет с ним расстаться, что бы он ни натворил. Даже когда он, напившись, потерял все их сбережения, Оста не стала выгонять его из дома. И ведь он потом перестал пить, потому что больше не хотел огорчать ее… Она говорила, что в этом и есть суть любви. Когда люди, несмотря ни на что, стремятся быть с человеком, которого любят. И все ему прощают, пусть и не сразу…
Альге недоуменно прервал меня:
— Ты сравниваешь меня со служанкой, живущей с алкоголиком?
— Я… простите…
— Говоришь много лишнего, — вздохнул Ядгар, и мне показалось, что напряжение, скопившееся вокруг него, немного рассеялось. — Наверное, еще лекарства действуют. Ложись, тебя и так ноги плохо держат.
— А вы?
— У меня дела. И, прежде чем ты снова начнешь рыдать и делать глупости, обещаю, что зайду завтра и расскажу то, что не успел сегодня.
Еле сдержала радостный писк, поняв, что император сменил гнев на милость.
— Когда мое наказание закончится? — поспешно спросила, пользуясь внезапной его добротой.
— Это не наказание… ну, почти не наказание, — неохотно поправился Ядгар. — Сейчас вокруг неспокойно, и если мне придется отвлекаться на то, чтобы уберечь тебя от моих врагов или от твоей же собственной глупости, я сам сойду с ума. Пусть лучше для всех, кто в курсе твоего существования, ты просто исчезнешь. О том, что ты здесь, знают несколько человек, из них только Альварес и Оссе в курсе, что ты не настоящая пленница. Пусть так все и остается. Дай мне еще неделю, хорошо?
Но на следующий день Ядгар не пришел. Зато я покинула свое узилище.
Несколькими днями ранее
В отличие от своего отца нынешний император Лонги был человеком сдержанным и разумным, не склонным к приступам гнева и жестокости. Подчиненные хоть и опасались его неудовольствия — Ядгар Альге не любил нарушения или задержки его планов, — но знали и то, что император не будет вмешиваться в работу Совета или кабинета министров, пока те исправно выполняют свои обязанности.
Поэтому, когда двор в Кадисе начали перетряхивать люди из СБ, ни чиновники, ни сановные люди оказались к этому не готовы. Устраивались тотальные проверки, городские облавы на местных давно прикормленных контрабандистов и криминальных лидеров. Казалось, Альге искал не что-то определенное, а метался как раненый зверь по всей столице, и каждый из его людей, за кем был хоть какой-то маленький грешок, будь то пустячная растрата или злоупотребление властью, мог оказаться под ударом.
Негодовали и аристократы. Проверки? Унизительно, но можно стерпеть. Когда же пошли первые аресты, в Совете началось бурление. Император не превышал собственные полномочия, действуя в полном соответствии с государственным законом, но помимо закона были еще обычаи и традиции. И то, что правитель отнесся к ноблесс без должного уважения, без понимания, что знатный человек может позволить себе гораздо больше, чем простой, не устраивало многих. Лишь некоторые вспоминали, что в случаях, когда император лишал должностей и отсылал прочь из Кадиса, его отец казнил и вешал… И ждали, ждали, когда проявится истинная звериная сущность представителей рода Альге, благодаря которой они когда-то смогли отвоевать трон у других, давно уже не существующих семей ноблесс.
