Он написал лекцию о Бернсе. Один экземпляр стихов Байрона
лежал у него в кабинете, а второй — дома. Тот экземпляр, который находился в
его официальном кабинете, был им использован так много раз, что, как только его
брали в руки, он сразу открывался на той странице, где начиналась поэма «Дон
Жуан». Даже когда он был в Белом доме и трагическое бремя Гражданской войны
истощало его силы и приводило к появлению глубоких морщин на его лице, он часто
находил время, чтобы в постели почитать стихи Гуда. Иногда он просыпался среди
ночи и, открыв книгу, начинал читать стихи, которые особенно нравились ему. Встав
с постели, в ночной рубашке и шлепанцах, он потихоньку шел через залы к своему
секретарю и начинал ему читать одно стихотворение за другим. Будучи
президентом, он находил время, чтобы повторять по памяти большие отрывки из
Шекспира, критиковать манеру чтения какого-либо актера и давать свое
собственное толкование того или иного произведения. «Я снова прочитал некоторые
шекспировские пьесы, — писал он актеру Хеккету. — Я делаю это так же часто, как
любой читатель, не имеющий специальной подготовки: „Лир“, „Ричард III“, „Генри
VIII“, „Гамлет“ и особенно „Макбет“. Я думаю, что нет ничего, равного
„Макбету“. Это удивительно!»
Линкольн был предан поэзии. Он не только запоминал стихи и
повторял их как в частной беседе, так и на людях, но и даже пытался писать
стихи сам. На свадьбе своей сестры он прочел одну из своих длинных поэм.
Позднее, в середине своей жизни, он заполнил тетрадку своими оригинальными
сочинениями, однако он так стеснялся этих творений, что никогда не разрешал их
читать даже самым близким друзьям.
"Этот самоучка, — пишет Робинсон в книге «Линкольн как
литератор», — обогатил свой ум образцами истинной культуры. Называйте его
гением или талантом, но процесс его достижений может быть охарактеризован
словами профессора Эмертона, который говорил об образовании Эразма
Роттердамского: «Ему уже незачем было учиться в школе — он обучался, следуя
педагогическому методу, который всегда оказывается единственно эффективным:
опираясь на собственную неутомимую энергию, направленную на постоянное пополнение
знаний и практическую деятельность».
Этот неуклюжий первопоселенец, который занимался лущением
кукурузы и убоем свиней за тридцать один цент в день на фермах Пиджин-Крик в
Индиане, произнес в Геттисберге одну из самых красивых речей, когда-либо произнесенных
смертным. Там сражалось сто семьдесят тысяч человек. Семь тысяч было убито. Тем
не менее вскоре после смерти Линкольна Чарлз Самнер сказал, что речь Линкольна
будет жить, когда память об этой битве исчезнет, и что когда-нибудь о ней
вспомнят главным образом благодаря этой речи. Кто может усомниться в
правильности этого пророчества?
Эдвард Эверет говорил в Геттисберге в течение двух часов, но
все, что он сказал, давно уже забыто. Фотограф попытался снять его во время
произнесения этой речи, однако Линкольн закончил свое выступление прежде, чем
удалось установить и навести примитивный фотоаппарат тех времен.
Речь Линкольна была отлита в бронзе и помещена в библиотеку
Оксфорда в качестве примера того, что можно сделать с английским языком.
Каждый, изучающий публичные выступления, должен выучить ее наизусть.
«Восемьдесят семь лет назад наши отцы основали на этом
континенте новую нацию, взращенную в условиях свободы и преданную принципу,
согласно которому все люди созданы равными. Сейчас мы ведем великую Гражданскую
войну, в которой проверяется, может ли эта нация или любая другая, воспитанная
в таком же духе и преданная таким же идеалам, существовать дальше. Мы
встретились сейчас на поле одной из величайших битв этой войны. Мы пришли сюда
для того, чтобы отвести часть этого поля для последнего места успокоения тех,
кто отдал здесь свои жизни ради того, чтобы эта нация могла жить. Очень
правильно, что мы делаем это. Однако, по большому счету, не мы освящаем и не мы
восславляем эту землю. Те храбрые люди, живые и мертвые, которые сражались
здесь, уже освятили и восславили ее и сделали это гораздо успешнее нас — мы со
своими ничтожными силами ничего не можем ни добавить, ни убавить. Мир почти не
заметит и не будет долго помнить того, что здесь совершили они. Мы, живущие,
должны здесь посвятить себя решению тем незаконченным трудам, которые те, кто
сражался здесь, так благородно осуществляли. Мы должны посвятить себя решению
той великой задачи, которая еще стоит перед нами. Именно от этих людей,
погибших с честью, мы должны воспринять глубокую преданность тому делу,
которому они столь верно служили. Мы здесь должны торжественно заявить, что они
погибли недаром и что наша нация с благословения господа обретет новое
возрождение свободы и что правительство народа, управляемое народом и для
народа, никогда не исчезнет с лица земли».
Обычно считают, что Линкольн сам создал бессмертную фразу,
которой заканчивается это выступление, но так ли это? Герндон, его партнер по
адвокатским делам, дал Линкольну за несколько лет до этого экземпляр
выступлений Теодора Паркера. Линкольн прочел эту книгу и подчеркнул в ней
слова: «Демократия — это непосредственное самоуправление над всем народом,
осуществляемое всем народом и для всего народа». Возможно, Теодор Паркер
заимствовал эту фразу у Вебстера, который за четыре года до этого сказал в
своем знаменитом ответе Хейну: «Правительство народа, созданное для народа
самим народом и ответственное перед народом».
Вебстер мог заимствовать эту фразу у президента Деймса
Монро, который высказал эту же идею на тридцать с лишним лет раньше. У кого же
мог взять ее Джеймс Монро? За пятьсот лет до его рождения Уиклиф в предисловии
к переводу Священного писания сказал, что «это Библия для правительства народа,
управляемого народом и для народа». Задолго до того, как Уиклиф появился на
свет, за четыреста лет до нашей эры, Клеон, выступая с речью перед гражданами
Афин, говорил о правителе «народа, который правит народом и для народа». Что
касается того, из какого древнего источника Клеон взял эту идею, то ответ на
этот вопрос затерян во мраке древности.
Как мало нового! Как многим даже великие ораторы обязаны
чтению и книгам!
Книги! Вот в чем секрет! Тот, кто обогащает и расширяет свой
запас слов, должен постоянно изучать сокровища литературы. «Единственное
сожаление, которое я всегда испытывал, находясь в библиотеке, — говорил Джон
Брайт, — связано с тем, что жизнь слишком коротка и у меня нет никакой надежды
на то, что я смогу полностью насладиться этими роскошными блюдами, находящимися
передо мной». Брайт оставил школу в возрасте пятнадцати лет и пошел работать на
хлопкопрядильную фабрику, и после этого ему так и не удалось продолжить свое
образование. Тем не менее он стал одним из самых блестящих ораторов своего
поколения, известным исключительным знанием английского языка. Он читал,
изучал, переписывал в свои тетради и заучивал длинные отрывки из стихотворных
произведений Байрона и Мильтона, Вордсворта и Уитьера, Шекспира и Шелли. Каждый
год он перечитывал «Потерянный рай», чтобы обогатить свой запас слов.
Чарлз Джеймс Фокс вслух читал Шекспира, чтобы улучшить свой
стиль.
