– Давай дождемся вечера, сынок. Сейчас мы поедем к бабушке с дедушкой, они очень по тебе соскучились. А потом Егора с уроков встретим и все вместе поедем домой. И вечером все вместе встретим папу.
– А он сердиться не будет, как ты думаешь?
– Не знаю, Данечка!
– Я за тебя заступлюсь, если он будет сердиться. Ладно?
– Ладно. Спасибо тебе, сынок. Защитник ты мой любимый…
Вечером Данька стоял у окна, караулил, когда во двор въедет отцова машина. Наконец, закричал, выбегая к ней на кухню:
– Едет! Едет!
Таня прикрыла на секунду глаза, сглотнула волнение. Потом пошла в гостиную, села на диван, сложив руки на коленях. Данька сел рядом, прижавшись к ее боку. Из своей комнаты вышел Егор, сел с другой стороны.
Валя открыл своим ключом дверь, зашел в гостиную, глянул молча. Потом развернулся, ушел на кухню. Егор быстро шепнул ей на ухо:
– Может, мне пойти с папой поговорить?
– Нет, не надо, сынок. Я сама, – произнесла хрипло, чувствуя, как волнение перекатывается от сердца к горлу. – Я сама…
Валя сидел на кухне к ней спиной, даже головы не повернул, когда она вошла. Хотела начать говорить, но почему-то не могла вымолвить ни слова, просто смотрела в его спину. Иногда спина человека может о многом сказать, и никакие вопросы и объяснения уже не имеют смысла.
– Я люблю тебя… – наконец произнесла едва слышно.
– Что? – резко спросил Валя, чуть повернув голову.
– Я люблю тебя, Валя…
– Но это же неправда, зачем ты?..
– Знаешь, иногда неправда оборачивается такой правдой, что диву даешься, как она могла раньше быть неправдой…
– Но ведь ты меня не любишь, Таня? – снова повторил Валентин, разворачиваясь к ней всем корпусом и заглядывая в глаза.
– Валь, да что такое это – любишь, не любишь? Тоже как правда с неправдой. С одной стороны вроде и правда, а с другой…
– И что – с другой?
– А с другой – просто жизнь, в которую вплетена любовь. Она иногда теряется в жизни, в обыденности, и ее будто и нет. А потом как откроется вдруг. Всей правдой. И вообще, мы с детьми проголодались, Валь. Мы не ужинали, тебя ждали… Давайте уже все сядем за стол, а?
Ночью она проснулась и увидела, что Вали нет рядом. Тихо встала, вышла на кухню. Муж стоял у окна, курил в приоткрытую створку.
– Простудишься, Валь. Ты ж голый…
– Я не голый. Я в трусах. Иди сюда, смотри, какой снег.
Подошла сзади, обняла его за спину. За окном и впрямь валил снег, мельтешил в торопливом кружении, торопясь покрыть землю. Белый снег на фоне лунного света – красиво.
– Скоро Новый год, – тихо произнес Валя. – Хорошо бы снегу побольше насыпало.
– Да. Завтра проснемся, а за окном все будет белое и чистое, все новенькое.
– Как жизнь с чистого листа?
– Да, Валь. С чистого листа. Ладно, пойдем спать. Завтра вставать рано…
* * *
Какой холодный шел снег за окном… Белый, седой. Снег-несчастье. Снег-раскаяние. Снег-беда.
Сергей стоял, не мог оторвать взгляда от падающих на землю хлопьев. Еще луна так проглядывает сквозь белую занавесь. Будто хочет сказать – на, получи свое несчастье. Свою беду. Свое раскаяние. Ты же просил тебя отпустить в счастье, мужик? Просил отпустить тебя ненадолго? Вот тебя и отпустили – навсегда… И делай с этим «навсегда» что хочешь. Потому что нет у тебя больше счастья, мужик.
А ведь было оно, было. Хотел его обмануть подменой, пусть и временной, оторвать от него кусок, а счастье не вынесло, истекло кровью.
Сам виноват, искусила тебя любовь. За все надо платить, мужик, ничего не поделаешь. Кто-то платит свежим счастьем, а кто-то горем. Уж кому как повезет в этой жизненной круговерти.
А тебе надо жить, мужик. Как сможешь, как сумеешь. Надо жить, надо исполнять свои обязанности. Надо работать, растить детей.
Да, жить. Хоть и с чувством вины. Неизбывным…
