– Нет, не доктора. Боюсь я.
Фрося отерла ладонью пот с его лба и обняла:
– Ничего, любый мой, помолись и успокоишься.
– Нет.
Он рывком сел на скрипнувшей кровати и уставился на полуоплывшую свечу.
– Найдет. Даже здесь найдет. Зачем я поехал? Надо было как мать – в монастырь. Пропади оно пропадом. Глупо. Ждать здесь, когда он умрет. Глупо.
Фрося вдруг почувствовала злость – она так страдала от длинной дороги, от тошноты, от скверного характера Алеши – все ради мечты. Ведь повезло же нынешней царице Екатерине – очаровала Петра Алексеевича, выбилась из самого низа на самый верх. Почему бы и ей не стать новой Екатериной? Фрося тяжело перелезла через тощее тело царевича и, ступая босыми ногами по вытертому холодному ковру, подошла к столу, налила целый бокал вина. Черт с ним, пусть хоть успокоится – утром можно будет поговорить спокойно, утешить, вернуть ему надежду.
– На, пей. – Она дала вино царевичу и, пока он пил, смотрела на него, не отрывая взгляда.
– Еще? – спросила она, когда царевич все выпил.
– Еще.
Алеша выпил три бокала, прежде чем успокоился. Глаза его потускнели. Он снова сполз на подушки.
– Ничего, – прошептал он. – Отец милостив. Даже если найдет – простит. Я в ноги ему бухнусь. Отрекусь. Пусть в монастырь сошлет, не страшно.
– Тебя в монастырь. А меня? – спросила Фрося. – А сыночка нашего?
Она схватила вялую руку царевича и прижала ее к своему животу. Алексей не сопротивлялся. Вино привычно притупило все страхи.
– Да, – медленно сказал он. – Все будет хорошо. В нем – царская кровь.
– А во мне – нет, – горячо возразила Фрося, снова забралась в кровать и отвернулась к стене. Глаза ее наполнились слезами обиды.
– Ну, – пробормотал царевич, неуклюже обнимая ее под одеялами. – Ну, Фрося, все образуется, все будет хорошо.
Она не верила ему. Норов Петра был известен – карал он жестоко. До того, как они приехали в Эренборг, Фросе казалось, что все идет хорошо и правильно. И что главное для нее – угодить царевичу. Но теперь следовало составить и запасной план – если неугомонный Алеша вдруг передумает ждать императорской короны отца и вернется в Россию.
Тироль. Деревня Хохштайн,
постоялый двор. 1717 г.
Четыре всадника гуськом поднимались по заметенной снегом горной дороге. Если бы не едва торчащие из сугробов деревянные столбики, когда-то выкрашенные в зеленую и красную полоску, а теперь выцветшие, легко можно было бы сбиться с пути в налетевшей метели и угодить на крутой склон. Всадники походили на косматых шатунов-медведей – в облепленных снегом шубах и больших шапках, закутанные в толстые шарфы. В них трудно было узнать четырех русских офицеров, еще недавно вольготно хозяйничивших в доме Веселовского.
Наконец, когда уже стало темнеть, за поворотом показался высокий забор с воротами. Сзади на горе курились трубами домики деревни Хохштайн. Ехавший впереди остановил лошадь у ворот, соскочил на землю и с трудом открыл одну створку, пропуская товарищей.
Офицеры ввалились в таверну, снимая и отряхивая шапки. Высокий с безусым строгим лицом крикнул на ломаном немецком, чтобы лошадей отвели в конюшню, вытерли досуха и насыпали овса. Потом все четверо прошли к большому столу у очага, скинули шубы и расселись по лавкам, переговариваясь между собой тихо на своем языке.
Хозяин послал сына к лошадям, а сам подошел, заложив руки за спину.
– Что же господа поехали в такую метель? – спросил он укоризненно. – Переночуйте у нас. Завтра к утру лошади отдохнут, двинетесь дальше.
– Принеси мяса и горячего вина, – приказал говоривший по-немецки. – И хлеба побольше.
– Вы венгры? – спросил трактирщик.
– Нет, – коротко ответил офицер, показывая, что не расположен болтать с хозяином трактира.
Тот пожал плечами и отошел от стола. Его жена, дородная Эльза, принесла с кухни большую сковородку жареных колбас для компании, прибывшей двумя часами ранее – тоже офицеры, только из Вены. Впрочем, был с ними и один штатский, хотя он тоже был похож на военного, только сменившего мундир на кафтан.
Капитан Румянцев проводил взглядом сковороду и тогда приметил в темном углу компанию венцев, старательно не смотревших в их сторону. Наклонившись к товарищам, он тихо сказал:
– Сдается мне, нас тут ждут. Не знаю, как они унюхали. Но будьте готовы.
Один из его подчиненных кивнул. Румянцев заказал трубки с табаком. Трубки явились вместе с чайником вина, но капитан запретил пить натощак, чтобы не захмелеть. Он нервничал и время от времени поглядывал в сторону венцев, которые тоже перешептывались и исподтишка бросали на русских короткие острые взгляды. Только человек в кафтане не обращал внимания на новоприбывших. Он сидел у полузанесенного снегом окошка и смотрел на улицу. На столе лежали его руки – в перчатках. Вдруг Румянцев увидел, как этот человек встал, накинул лежавший рядом овчинный полушубок и быстро вышел наружу.
Сделав равнодушное лицо, Румянцев встал и громко, не смущаясь, спросил у хозяина, где отхожее место. Потом как был, не надев шубы, вышел наружу и, встав прямо под снегопадом, за угол дома, различил в снегу большую карету на полозьях, окруженную всадниками. Человек из таверны, приоткрыв дверь экипажа, о чем-то переговаривался с тем, кто сидел внутри.
– Русские уже здесь, – говорил Гуго вице-канцлеру, кутавшемуся в соболью шубу. – Я отобрал головорезов, соскучившихся по хорошей драке. Но все они – дворяне, так что у русских не будет никакой возможности отказаться от потасовки.
– Очень хорошо, – кивнул фон Шенборн. – Теперь садись ко мне.
– Но… – начал Гуго. – Я могу тут понадобиться…
– Ты нужен мне в Эренборге, если царевич заупрямится, – отрезал вице-канцлер. – Обстоятельства изменились.
Гуго беспокойно оглянулся на дверь таверны, но ослушаться хозяина не посмел. Он нырнул в карету и закрыл дверь, усевшись напротив фон Шенборна. Экипаж тут же дернулся и покатил.
– Помните того важного русского, что прибыл инкогнито? – спросил вице-канцлер. – Это некто Петр Толстой, личный порученец русского царя. Он действует решительно, не жалея средств. В один день добился аудиенции у императора Карла и вручил ему письмо от царя. Наш император… – Он помолчал, подыскивая подходящее слово, а потом махнул рукой в толстой перчатке. – Похоже, наш император несколько перепугался. Хотя тон письма уважительный, но Петр не завуалированно намекает, что в случае отказа допустить его посланника к царевичу дело может кончиться военными действиями. На словах же Толстой передал, что ему известно местонахождение Алексея. И он просит допуска в крепость Эренборг. Несомненно, русские офицеры посланы им, чтобы предупредить наше намерение перевезти русского царевича. Проследить, куда мы его отправим.
