Это была небольшая шкатулка размером с толстую книгу, вероятно, деревянная, но обитая железом. Впереди у нее помещалась защелка, а сзади – массивные петли, которыми крышка крепилась к ящику шкатулки.
– Итак, ключ внутри, – сказала Агата.
Крылов попытался откинуть защелку, но та не поддавалась.
– Вероятно, тут какой-то секрет, – пробормотал Иван Андреевич.
– Может, защелку надо сдвигать вбок? – спросила Агата. – Дайте мне.
Но и у нее не получилось открыть крышку. За дело вновь взялся Крылов. Он крутил шкатулку в руках, так и иначе пытался отодвинуть защелку, но она не поддавалась.
– Сходить за топором? – предложил Иван Андреевич. – Черт с ним, с замком, если не удается открыть, так просто разрубим и посмотрим, что внутри.
– А если вы повредите ключ?
Гришка притащил корзину с продуктами, но на него даже не обратили внимания. Камердинер зашел со спины Агаты и, вытянув шею, с интересом наблюдал за возней Крылова со шкатулкой. Наконец Иван Андреевич бросил ее на стол и вытер пот со лба:
– Черт знает что!
– А ну-ка, барин, дайте я попробую, – вдруг сказал Гришка и цапнул шкатулку со стола.
Он осмотрел ее, цокая языком.
– Занятный ларчик. Ах, что за штучка.
– И что? – спросил Крылов сердито. – Думаешь, ты умнее меня?
– Защелочка какая интересная, – продолжил Гришка. – Она ведь для виду сделана.
– Как для виду? – удивился Крылов.
– Так ведь защелочка-то, барин, не открывается.
– Я и сам вижу, что заперто, дурак ты этакий! – вскипел Крылов и хотел вырвать шкатулку из рук камердинера, но Агата остановила его.
– Погодите, Иван Андреевич, – сказала она быстро. – Не спешите, дайте ему.
Гришка еще раз повертел шкатулку в руках, поднес ближе к глазам, а потом поставил на стол.
– Ларчик-то ваш и не заперт вовсе, – объявил он.
– Как так? Говори яснее.
– Нет замочка, барин. Не запертый ларчик. Просто он открывается.
– Я его сейчас убью, – сообщил Крылов Агате. – Он над нами смеется.
Агата повернулась к Гришке:
– Не заперт? Так открой.
– Сей моментик.
Он развернул шкатулку так, чтобы перед ними оказались петли, нажал на них… И крышка откинулась.
– Вот такая затейка, – сказал Гришка торжественно. – Защелочка – это петелька. А петельки – это защелочки. Так вот наоборот сделали, чтобы чужой человек пытался открыть как положено, а на самом деле надо открывать все наоборот. Ах, мастера!
Непонятно, о ком сказал Гришка – то ли о мастерах, которые делали эту наоборотную шкатулку, то ли о Крылове и Агате Карловне, которые так и не смогли додуматься до того, до чего додумался простой камердинер.
– А ларчик просто открывался… – задумчиво пробормотал Крылов, рассматривая небольшой ключ и бумагу под ним. Сначала он выложил на стол ключ, а потом достал бумагу и развернул.
– Прочтите, – приказала Агата Карловна.
– «Петр Яковлевич! Я получил твое письмо и вот что хочу сказать тебе в ответ. Пять лет уже, как преставился мой отец. А с ним умерли и все его надежды. Мой брак, как ты понимаешь, окончательно ставит точку в вопросе наследования тайн рода. Я решил более не противиться судьбе и оставить все как есть. Пусть прошлое останется уделом мертвых, а живые пусть живут настоящим. Посылаю тебе архив, чтобы ты сжег его, и деньги, чтобы ты нанял рабочих и снес обитель так, чтобы и камня на камне не осталось. Поцелуй от меня Кирилла Петровича. Денег, которые я присылал для его содержания, должно хватить еще долго, а буде кончаться – отпиши мне об этом, я пришлю еще. Заклинаю тебя, и сам ты забудь о своих обетах. Забудь об обществе. Забудь обо всем».
– Есть там подпись? – спросила Агата.
– Нет, только дата: пятнадцатое ноября тысяча семьсот шестьдесят пятого года.
Крылов передал письмо Агате, и пока та читала, сидел молча. Потом он сказал:
– Старик говорил что-то про настоящего отца, который предал их тайну. Судя по всему, письмо именно от него. Итак…
– Итак? – спросила Агата.
– Не торопите меня. Итак, в нашей истории появляется еще один неизвестный – родной отец отсутствующего Кириллы Петровича. Мать мы знаем точно – это Екатерина Ельгина, та немая старуха. И еще дядю знаем – это ее ныне преставившийся брат Петр Яковлевич, который выдавал себя за отца.
– Писавший это письмо богат и облечен властью, – сказала Агата.
– Почему?
– Это видно по тону, каким оно написано. Он не испытывает никакой нужды в деньгах. Он советует нанять рабочих и снести обитель. В конце концов, он принадлежит к обществу, а оно ранее состояло из вельмож Петра. Так что он, вероятно, кто-то из их наследников, раз хранил у себя архив.
– Но где нам найти полный список Нептунова общества? – спросил Крылов. – Я уже не говорю о том, чтобы опросить всех наследников его членов. К ним просто так не подступишься. Впрочем… Завтра я посещу одного старца, который, вероятно, поможет нам.
– Мы посетим, дорогой Иван Андреевич, – улыбнулась Агата и встала со стула. – А теперь простите меня, уже поздно. Я иду к себе, и пусть Гришка меня проводит.
Крылов угрюмо кивнул и невольно проследил за тем, как Агата, будто нарочно качая бедрами, выходит.
– Иди уж, – сказал он камердинеру. – Шпион, выйди вон.
Петербург. 1844 г.
Галер вытер перо тряпицей и поставил его в стакан. Потом встал, подошел к окну и выглянул вниз.
– Странно, – сказал он задумчиво. – Иван Андреевич, вы знаете, кто ездит вон в той карете?
– В которой?
– Черная карета без гербов, пара лошадей гнедой масти и кучер. Уже второй вечер подряд вижу ее напротив вашего дома.
Крылов попытался встать, но потом махнул рукой.
– К дьяволу все кареты! Ты точно уверен, что та же самая, что и вчера?
Галер задумался.
– Ну… Божиться в этом я не стал бы… Но очень похожа… Хотя…
Он перегнулся через подоконник и долго вглядывался в сумерки. Потом выпрямился:
– Точно та же! Я разглядел шторки на окнах. Они приметные – темно-бордовые с желтыми кистями.
Крылов затянулся сигарой и выпустил целое облако резко пахнущего дыма.
– Мне все равно, – сказал он наконец. – Возможно, это смерть за мной приехала. Сидит там, внутри, и ждет, когда ты меня умучаешь до конца.
– Или пока вы не закончите диктовать, – возразил доктор. – А? Чем не сюжет для повести Белкина?
– Ничего уже тот Белкин не напишет, – устало сказал Крылов. – А повторить за ним никто не сможет. Гении после смерти остаются в одиночестве. Не то что мы, эпигоны.
