– Пойдем со мной, Алешенька, в оперу, – сказала Фрося, понимая, что царевич откажет.
Он действительно мотнул головой и налил вина в стакан.
– Ну что ты здесь сидишь как сыч? Как приехали, ты вроде ободрился, а сейчас снова в тоску ударился.
– Не хочу, – коротко ответил Алексей и выпил.
Мысли его текли медленно и тяжело, как расплавленная бронза по желобу.
Те радужные и легкомысленные планы, которые он строил, сбегая от отца, казались теперь совершенной глупостью. Да, Италия была ласковой и теплой, смешливой и податливой, как девка, но кто он, Алексей Петрович, кто он для нее? Обычный проезжий, остановившийся в гостинице. Для них, для всех, для этих людей – кто он? Никто. Там, в России, Алексей Петрович был наследником, господином. Там он стоял на ступеньку ниже царя, но с перспективой шагнуть однажды на самый верх. И пусть «птенцы гнезда Петрова» пытались подмять его под себя, завладеть волей и разумом – разве не мог бы он после воцарения сбросить с себя любые путы, разорвать любые союзы, сломать любые ограды? Да и не стал ли он сам пешкой в чьей-то игре? С чего это Веселовскому было так заботиться о побеге наследника? Не потому ли, что сам собирался вернуться с ним в Россию в славе и почете? И только ли он один тайно подталкивал царевича к бегству?
Алексею Петровичу вдруг стало пронзительно жаль себя. Он снова выпил.
– Уйди, Фрося, – крикнул вдруг царевич. – Иди одеваться к себе! Оставь ты меня!
Глядя на поспешно уходящую Ефросинью, полуодетую, с ворохом тряпья в руках, Алексей Петрович вдруг злобно поморщился. А она? Тоже – несчастная пешка в чьей-то игре? Или сама пытается тайно руководить его поведением? Не послушай он ее там, в Эренборге, останься, сейчас бы уже ехал вместе с Толстым в Петербург. К отцу. Да, отец неистов в гневе, но разве сможет он поднять руку на родного сына? Пролить свою кровь? Ведь не бывало такого в истории, чтобы царь убил собственную кровинушку. Ведь врут про Грозного, что он заколол посохом Ивана Ивановича – не так все было. Умер младший Иван от болезни. А уж если Грозный царь своего сына пожалел, то Петр Алексеевич своего – и подавно! Сошлет в монастырь, как мать… Но и в монастыре люди живут.
Как будто что-то кольнуло в спину. Царевич повернулся к окну и глянул на улицу. Внизу напротив стояли двое мужчин и смотрели прямо в его окно. Холодом ударило царевича – он узнал этих людей.
Капитан Румянцев и граф Петр Андреевич Толстой! Рядом с ними стоял крытый паланкин, носильщики присели у стены противоположного дома и о чем-то переговаривались.
– Чашку кофе со сливками, – приказал Гуго.
Жара сморила его, хотелось вздремнуть, но что-то тревожило герра Шлегеля. До чертиков надоело сидеть здесь и пялиться на улицу. Особенно страдали руки в перчатках – они потели, хотелось снять промокшие перчатки и вытереть искалеченные пальцы досуха.
Девочка принесла кофе и поставила перед немцем. Он отпил несколько глотков и вдруг замер. Тревога сделалась сильнее. Что же произошло? Гуго отвернулся от окна и медленно осмотрел кофейню. Она была почти пуста – только трое мужчин сидели в дальнем углу. Но это были не привычные уже завсегдатаи. И вообще в гостинице стало очень тихо – поэтому звуки с улицы казались нестерпимо громкими. Гуго быстро допил кофе и собирался встать, чтобы проверить комнаты царевича, но тут его взгляд снова упал на окно. На противоположной стороне он увидел Румянцева, Толстого и паланкин! Шлегеля бросило в жар. Он выхватил из кармана платок и взмахнул им, ожидая, что сейчас распахнутся окна дома напротив и раздастся залп. Но ничего не произошло. Он еще раз помахал платком и увидел, как Румянцев смотрит прямо на него и грозит пальцем. Черт!
Капитан пересек улицу и вошел в кофейню.
– Вот и свиделись, – сказал он с порога и дал знак троице у дальнего столика. Те встали и вышли.
– Герр капитан, – пробормотал Гуго, – пришли за царевичем?
– Ваши люди из того дома, – Румянцев указал в окно, – кормят рыб. Вместо них там сейчас мои люди. Дом окружен. Однако лично я пришел не за царевичем. Им будет заниматься Петр Андреевич. Я же пришел за вами.
– Убьете меня прямо здесь или дадите шанс? – спросил Шлегель. – Вы хоть и слуга государев, но сейчас действуете не по его приказу. Вряд ли царь знает обо мне и наших разногласиях.
– Хотите драться? – удивился Румянцев. – Где?
– На заднем дворе, на палашах.
– Извольте. Отведите меня, и я дам вам удовлетворение. Где ваш палаш?
Гуго вынул оружие из-под стола.
– Вот.
– Отлично.
Румянцев прошел вслед за немцем за стойку, потом в дверь, ведущую на задний двор гостиницы. Здесь он снял свою треуголку и поклонился Шлегелю.
– Итак?
Немец хрипло засмеялся, отбросил свой палаш и выхватил из-за спины пистолет. Мновенно взвел курок и наставил дуло на русского:
– Ведь так вы поступили там, в Тироле, с четырьмя офицерами, которых я привел? А? Никакой дуэли? Вы не дали им умереть с честью, а просто застрелили. Вот и теперь получите то, что сделали с другими.
Румянцев, не меняя позы, спокойно смотрел на Шлегеля.
– Дурак ты, братец, – сказал он по-русски, а потом перешел на немецкий: – Я ждал, что вы так сделаете. Поэтому убил вас раньше. Вы уже проиграли, Шлегель.
Он сделал шаг в сторону, наблюдая, как шпиона начало трясти – пистолет в его руке заплясал, глаза закрылись.
– Та чашка кофе, – прохрипел Гуго, чувствуя, как его нутро раздирает страшная боль.
– Конечно, – ответил Румянцев, надел треуголку и вернулся в кофейню, не дожидаясь, пока противник упадет замертво на землю.
За полчаса последних постояльцев выгнали на улицу. Сам хозяин с женой и дочкой временно выехали к родственникам, лелея мешочек с золотом, полученный от русских. Вместо них на кухню отправился один из людей Румянцева – француз, умевший хорошо готовить. В кофейне обосновалось четверо дозорных. Еще трое продолжали дежурить у окон противоположного дома. Другие трое охраняли гостиницу на заднем дворе. Тело Шлегеля погрузили в паланкин и унесли, чтобы утопить в порту. Сам капитан поднялся к царевичу.
– Ваше императорское высочество, – сказал он. – Петр Андреевич Толстой прибыл из столицы, чтобы вручить послание вашего батюшки. И письмо от фон Шенборна, вице-канцлера Римской империи. Будьте добры спуститься.
Не дожидаясь ответа, он вышел. Принц покорно встал, схватил бутылку за горлышко и поплелся следом. Внизу он увидел, что Фрося тоже здесь – она сидела напротив Толстого и о чем-то тихо с ним беседовала. При появлении царевича все замолчали. Ефросинья встала и, поклонившись, отошла. Встал и Петр Андреевич. Низко поклонившись наследнику, он положил перед собой на стол два письма. Одно было запечатано знакомой отцовской печатью, на второй оказался герб фон Шенборнов. Не Карла и не принца Савойского, заметил про себя Алексей Петрович.
