Иван Андреевич обернулся к Агате и про-шептал:
– Сила Сандунов. Он тоже актер.
Мужчина в беседке повернулся и начал пристально вглядываться в деревья, за которыми стояли Крылов и его спутница.
– Кто там? – крикнул Сандунов. – Ну-ка, выходи.
Крылов с Агатой переглянулись. Потом Иван Андреевич вышел из-за деревьев прямо под дождь и коротко поклонился:
– Добрый день. Извините за невольное вмешательство.
Лицо Жемчуговой побледнело. Крылов вспомнил только что подслушанные ее жалобы на докучливых поклонников.
– Мы здесь не случайно, – сказал он. – Ищем кого-то, кто хорошо знает окрестности.
– Как? – спросила актриса.
– Моя фамилия Крылов. Звать Иван Андреевич. Я литератор и драматург.
– Ого! – воскликнул Сандунов. – Драматург.
– Возможно, вы знаете моих «Проказников»? Или недавнего «Коиба»?
– «Проказников» я читал, – кивнул Сандунов. – Но, кажется, их запретили к постановке?
– Увы, – развел руками Иван Андреевич.
Сандунов повернулся к Жемчуговой:
– Пьеса была прелестна, перед нами действительно драматург. А «Коиб» – так просто великолепен! Я, правда, прочел только страницы три, но язык! Образность! Плотность текста как у Шекспира в его лучших комедиях.
Актриса взглядом указала на Агату.
– А кто эта девушка?
– Моя знакомая, – поспешно ответил Крылов.
– А!
Она произнесла это с таким выражением, что Иван Андреевич покраснел – похоже, Жемчугова решила, будто он искал уединения с Агатой, чтобы предаться с ней любви.
– Так зачем вам кто-то, кто хорошо знает окрестности? – спросила актриса, внимательно глядя на Крылова.
Но тут вперед выступила Агата Карловна.
– Мы ищем один очень старый дом, – сказала она, давая понять, что пришла в этот сад вовсе не для того, чтобы ублажать ворчливого толстяка. – Заброшенный, одиноко стоящий и, вероятно, окруженный высокой стеной.
– Заброшенный… Одиноко стоящий… со стеной… – задумчиво повторила Жемчугова.
– Вы знаете такой? – спросил Крылов.
– Возможно. Не стойте там, вы простудитесь.
Жемчугова встала и вдруг пошатнулась. Сандунов тут же подал ей руку.
– Тебе нехорошо?
Актриса улыбнулась:
– Ничего… ничего… пойдемте в дом.
Они пошли вперед. Крылов с Агатой следовали за ними.
– Черт вас возьми! – яростно прошептал Крылов девушке. – Не лезьте вперед меня.
Они подошли к портику, на котором все так же сидел мужик Микита, и укрылись под крышей портика. Жемчугова наклонилась к Сандунову и прошептала:
– Я не хочу идти внутрь. Там теперь сыро и темно. Прикажите ему принести из прихожей большую папку, которую я там оставила.
Сандунов отправил мужика за папкой, а потом повернулся к актрисе:
– Почему ты сама ему не прикажешь?
– Он меня не послушает. Микитка – мой троюродный брат. Он озорник и неслух. А мне не хочется идти внутрь. Сегодня так хорошо…
Петербург. 1844 г.
Галер мелким почерком быстро записывал за Крыловым. Иван Андреевич помолчал, а потом стукнул кулаком по подлокотнику кресла:
– Как! Как могла родиться такая итальянская красавица в простой дворовой семье? Ее легко можно было представить в высшем обществе, на балу или в собрании лучших красавиц Москвы. Хотя… Я думаю, что именно это сочетание – благородной красоты и низкого положения, – должно быть, так сильно действует на мужчин. Красота неприступна, но именно эта женщина может быть продана, куплена, принуждена к любому поступку, даже высечена на конюшне. Любой развратник мог представить ее распятой в смятой постели… Даже я.
Москва. Останкино. 1794 г.
Вернулся Микита с папкой. Он протянул ее Сандунову, даже не взглянув на Парашу.
– Пойди, займись чем-нибудь, – приказал ему Сила Николаевич. – Оставь нас.
Крылов заметил, как глаза Микиты полыхнули злым упрямством.
– А что? – спросил он. – Мне дорожки мести надо! Да дождь! Уж и покурить нельзя рабочему человеку?
– Иди! – повысил голос Сандунов. – А то барину скажу, что ты подслушивал.
Микита плюнул в дождь и пошел прочь.
Жемчугова села прямо на ступени, положила папку себе на колени и развязала тесемки.
– Садитесь и вы, – пригласила она Крылова с Агатой. – Если это тот дом, о котором я подумала, то…
Она раскрыла папку и стала перекладывать листы бумаги – чертежи и записи.
– Граф решил построить театр и здесь, – говорила она рассеянно. – Возможно, только летний театр. Вот, послал меня посмотреть, а я и Силу Николаевича взяла с собой для компании. Впрочем, смешно говорить сейчас о летнем театре, правда? Но вам не это интересно, вам про Чертов дом…
– Чертов дом? – переспросили Крылов и Агата одновременно.
Параша кивнула:
– Его так называют. «Чертов дом». Старый, большой, за сплошным забором.
– Там кто-то живет? – спросил Иван Андреевич.
– Нет, никто. Наши туда лазали, смотрели, но внутрь заходить побоялись.
– Почему?
– Говорят, много лет назад были смельчаки, но они сгинули внутри.
Она подняла свои карие выразительные глаза.
– Страшно там и тихо, – сообщила Параша таким загробным голосом, что у Крылова вдруг выступила холодная испарина на лбу. Но актриса тут же рассмеялась:
– Сказки, наверное, про пропавших. Но там действительно жутковато. Есть легенда, что, когда царь Петр умирал, Сатана схватил его душу и из Санкт-Петербурга перенес сюда, в Останкино. За одну ночь построил этот дом и поместил туда душу бедного царя Петра на вечную муку – мол, ходит неприкаянная душа все эти годы по пустым залам и зовет своих верных соратников.
– Чепуха! – нервно сказал Сандунов. – Бабьи сказки! Петр Алексеевич уж нашел бы способ вырваться из проклятого дома и прямиком отправился бы в ближайший кабак. Он ведь большой был любитель выпить.
Крылов и Агата Карловна тревожно перегля-нулись.
– Вот! – сказала Жемчугова, передавая Ивану Андреевичу пожелтевший лист бумаги. – Прочтите. Автограф императора.
Крылов с трудом разобрал почерк – царь писал как курица лапой, почти без пробелов, вынося иные слоги поверх строк, кривыми линиями. Но в конце концов Крылов разобрал написанное:
«Кн. Черкасскому Алексею Михайловичу. Для постройки обители найми людей из дальних городов. Да постоянно их меняй, чтобы ни один так и не понял, что строят. А потом отошли их обратно. Как будет готово – скажи мне либо Брюсу. А потом – забудь. И я твоей верности не оставлю. Петр, 1718, октябрь».
