– Зайди, – приказал царь Петр. – И дверь затвори.
Толстой проскользнул в коридор и дал знак гвардейцам отойти подальше. Царь сел за стол и указал сыну на лавку у стены.
– Сядь.
Царевич повиновался. Петр Алексеевич смотрел на него тяжелым усталым взглядом. Потом спросил:
– Есть хочешь?
– Нет.
– А выпить?
– Да.
Петр Алексеевич открыл дверь и крикнул караульным, чтобы принесли вина и стаканов. Потом вернулся за стол.
– Осуждаешь меня?
Алексей поднял голову.
– Да, – сказал он тихо.
Царь поморщился.
– Твое право. А мое дело – защищать свой трон. И наследие предков моих.
– Они и мои тоже, – возразил Алексей.
– Ой ли? – саркастически спросил Петр, накачивая себя холодной злостью, – Ой ли? Твои предки – Лопухины. От моего отцовства ты, считай, отказался, когда сбежал.
– Отец, – прервал его царевич. – Ты простил меня за это. В письме своем, помнишь?
– За это – простил, – жестко ответил император. – А вот за сношения твои со шведом, которые открылись, я не прощал. И не прощу!
– Ты обещал! – возмутился Алексей. – Обещал, что не будет мне ни суда, ни темницы.
– Со шведом! – Петр грохнул кулаком по столу.
Дверь приоткрылась, и на пороге появился гвардеец с кувшином и латунными стаканами. Петр Алексеевич взял себя в руки.
– Поставь и иди, – приказал он преображенцу.
Когда дверь за гвардейцем закрылась, он разлил вино и передал один стакан сыну.
– Выпьем, – сказал Петр. – За здоровье братца твоего сводного, Петра Петровича! Пей лучше, может, и зачту тебе.
Но царевич выглядел крайне растерянным.
– Разве?.. – начал он.
– Что?
– Толстой сказал – братец мой помер.
Царь чуть не подавился.
– Что? – пробулькал он. – Помер?
А потом расхохотался:
– Вот скотина! Это он так тебя из Милана выманивал, значит. Сказал – Петр Петрович помер, мол, ступай на царство. Вот мерзавец-то!
– Что смешного? – сердито спросил царевич и поднес стакан к губам. Запрокинув голову, он выпил все до дна, а потом поставил стакан рядом на лавку.
– Нехорошо, конечно, – согласился царь, вытирая заслезившиеся глаза. – Стервец какой, ничем не брезгует. А?
Алексей задумался.
– Значит, братец жив, – сказал он тихо. – А меня ты выманил, чтобы лишить наследства и засадить в монастырь. Пока я был у цесаря, ты этого сделать не мог. А теперь я в твоей воле. Что же… я подпишу отречение.
– Нет, – сказал царь. – В монастырь – это раньше, до твоего побега. До твоих писем шведскому королю с предложением пойти на Россию в твою пользу.
– Не писал я ничего! – возмутился Алексей. – Никаких таких писем!
Петр, не отвечая, смотрел в стол.
– Не писал! Веришь ты мне? – закричал с досадой царевич.
– Не важно, – произнес Петр. – Достаточно и одного побега. Пока ты только мечтал о моей смерти, я мог согласиться и на монастырь. Я думал, Алешка – болтун. Мало ли что он там себе воображает. Но ты начал действовать, не подумав, что болтать – одно. А вот делать – уже другое. Ленивый мечтатель не опасен. Мечтатель действенный – вот угроза.
– Но я тоже твой сын.
– Сын…
Петр встал и подошел к окну, отвернувшись, чтобы Алексей не видел его сведенного судорогой лица.
– Сыновья у простых людей, – сказал он вдруг высоким скрежещущим голосом. – А у царя наследники! Разницу чуешь? Сколько я проживу – Бог ведает. А как помру – тут же все наши расколются: одни за Петьку встанут, а другие тебя захотят, потому что ты своих в случае победы оделишь и новой властью, и новым богатством.
– Я отрекусь. Я крест поцелую, – горячо возразил царевич.
– А им все равно, отречешься ты или нет. Потому что мать твоя – из боярского рода. А Петька мой – от Катерины. Куда ей, захудалой, против старых родов?
– Но если не в монастырь… то куда? – растерянно спросил Алексей.
Петр резко повернулся к нему страшным лицом. Правое веко у него подрагивало.
– Не мне это решать, – сказал он тяжело. – Завтра вынесу вопрос в Сенат. Как приговорят сенаторы, так и будет.
– Врешь! – закричал царевич. – Твои сенаторы решат, как ты задумал!
Он вдруг подозрительно сощурился.
– А Фрося? – спросил он. – Она ведь брюхата твоим внуком. Что ты с ним сделаешь, когда родит?
Петр снова сел за стол:
– Не твое дело. Малец родится вне брака.
Он вынул из кармана лист, вырванный из приходской книги.
– Видишь? Не было ничего!
– Было! – крикнул Алексей. – Перед Богом и людьми!
– Ну, с Богом пусть Синод разбирается, – ответил насмешливо Петр. – А люди – мои. Что прикажу, то и скажут. Родится дите – отдам его в хорошую семью. А Фросю свою не жалей. Она тебя не пожалела. Про шведа – это с ее слов записано.
– Пытали? – охнул царевич.
– Никто пальцем не тронул. Разве я зверь – брюхатую пытать?
Царевич встал, подхватив с лавки стакан, подошел к столу и налил до краев. Выпив, он вытер губы рукавом.
– Сколько мне еще осталось?
Царь пожал плечами, встал и вышел из камеры, кликнув караул.
Через две недели Сенат решил – за измену и покушение на государство царевича Алексея предать смертной казни.
А для полного разоблачения масштабного заговора – подвергнуть его пытке кнутом.
Санкт-Петербург. 29 июня 1717 года
Пушки грохотали, россыпи фейерверка освещали стоящий на середине Невы только что спущенный на воду военный корабль «Лесной», построенный по чертежам самого Петра Алексеевича. Гремело пьяное «Виват»! Сам царь сидел в большом кресле, установленном прямо на берегу, закинув ногу в ботфорте на ручку. Позади стояли длинные столы, накрытые малиновыми бархатными скатертями. Бутылки, блюда с пирогами и нарезанным мясом, – все это плыло в дыме фейерверков и больших костров, разожженных по границе поля. Барабанщики и флейтисты, все уже пьяные, играли не переставая. Царь смотрел на корабль, поставив на колено серебряный кубок. В другой руке – тонкая голландская трубка. Иностранные послы ходили с озабоченными лицами.
– Почему не объявляют траур? – спросил резидент австрийского двора у графа Меншикова.
– Какой? – откликнулся тот.
– По царевичу.
