Но порой Изенбека нельзя было вытащить из мастерской. Он предпочитал пить и курить в своем кресле, и говорить о жизни, быть великим угрюмцем и черным скептиком. И такое времяпрепровождение становилось все более частым. Точно мир потихоньку надоедал ему, отталкивал его. С другой стороны, Миролюбов имел возможность работать с дощечками только в мастерской Изенбека, и он не настаивал на частых выходах. Как-то Изенбек оставил его в мастерской с «их древностями» и забыл о нем. Его не было два дня. Но Миролюбов в эти два дня, питаясь остатками еды, сделал так много!
Изенбек пришел сильно выпившим и спросил:
– Что ты тут делаешь?
– Да ты же сам запер меня, – улыбнулся небритый и помятый товарищ.
– Бог мой, я и забыл, – покачал головой тот. – Я ведь вернулся за деньгами, а так бы мог и похоронить тут тебя. – Он погрозил Миролюбову пальцем. – Опасайся меня, друг мой. Однажды я не вернусь!
День за днем, забыв про отдых и личную жизнь, про науку и свою книгу, про начатые изыскания, Миролюбов, как на работу, приходил к Изенбеку в мастерскую. У него там появился стол, свои вороха бумаг. На выходные он мог остаться у художника. Но тот был не против – наоборот! Федору Артуровичу, несмотря на характер и выдержку, ханскую волю, было одиноко!
– Одни и те же буквы имеют разные начертания, – изучая дощьки, говорил хозяину мастерской Миролюбов. – Эти строки явно писали разные люди. И вот что еще интересно, Федор Артурович. Все эти звериные головы на полях! Быки, собаки, лисицы! Уж не года ли они определяют, а? Как в Китае, скажем. А если так, что тогда? Это ведь верная архаика, вернее некуда!
– Вы слышали о зверином стиле юга Росси?
– Немного…
– Символические животные изображались везде и всюду. Вот откуда это идет. А вы знаете, насколько он древен? – в перекушенной в зубах сигаретой спрашивал Изенбек и криво усмехался. – В Египте и Месопотамии его датируют пятью тысячами лет до нашей эры, в Китае – четырьмя тысячами, – он хитро смотрел на собеседника. – Ну, спросите меня, спросите…
– А есть такой стиль у нас, на территории России?
– Еще как есть! Я же не зря занимался археологией. И с профессорами беседовал, и сам книги читал. В прошлом веке, в 1897 году, археолог Веселовский разрыл в предгорьях Северного Кавказа так называемый Майкопский курган. – Изенбек положил папиросу на ложе пепельницы, наполнил стакан вином и выпил сразу половину. – Там и был обнаружен звериный стиль.
– А датировка?
– Давно это было! – рассмеялся Изенбек.
– Ну же, Федор Артурович, не томите человека?
– Все то же четвертое тысячелетие до нашей эры. Потом, в первом тысячелетии до нашей эры, его переняли скифы и превратили в высокое искусство! Высочайшее! Фантастическая стилизация одних работ и точный реализм в других! В миниатюрных украшениях! И грекам такое не снилось! У скифов этот стиль срисовали сарматы. И те и другие – наши предки, кстати. Есть чем гордиться!
Миролюбов оживленно кивал, глаза его горели:
– Все так, все так! – Он бережно положил руку на одну из дощечек. – Ясно одно, что в христианскую эпоху таких рисунков не могло появиться. И вряд ли бы, Федор Артурович, даже если бы кто и переписывал их позже, стал бы выжигать и вырезать эти звериные головы на дощьках! Слова мог скопировать, но головы – нет! Сколько же им лет? – Лицо Юрия Петровича осветилось особым светом. – Как бы там ни было, уверен в одном: события, описанные в «дощьках», касаются нашего древнейшего прошлого. Вот только шрифт… Не понимаю. Тут и руника, и готский буквы, и славянские, и санскритский стиль с верхней чертой над буквами…
– А что вам не понятно, Юрий Петрович? Что вас так удивляет? – с явной издевкой в голосе спросил Изенбек. Разозлившись на собеседника, он залпом допил стакан и налил новый и до краев. – Что ж вы, простите меня, такой твердолобый? Месье Шампольон всего сто лет назад благодаря Розетскому камню разгадал египетские иероглифы! А до этого они, простите за каламбур, были «китайской грамотой» для всех, кто на них смотрел! Как козлы на новые ворота пялились на них французы, когда с Наполеоном в Египет пожаловали! А Шлиман?! Этот гениальный пройдоха? Он пятьдесят лет назад открыл Трою! А до этого все думали, что Гомер – старый слепой болтун! И не было ни Трои, ни легендарной войны! А, может, и самого Гомера! Ничего не было!
– Да-да-да, вы правы, – кивал Миролюбов. – Я – болван!
– Только вот что я вам скажу. – Изенбек со стаканом вина даже подался вперед к собеседнику. – Кто возьмется доказывать, что эти таблички стародавние, до Кирилла и Мефодия, тот великую обузу возьмет на свои плечи. Адскую обозу! Еще и не сдюжит – надорвется. Ведь всякий будет ему тыкать в нос, что он чудак и болван! Разве он, болван, не знает, что варяги Рюрика принесли на Русь государственность и культуру? А до этого русичи как обезьяны жили. Только обезьяны на деревьях, а русичи под землей. В землянках, как летописец Нестор записал! И коли ты такого не знаешь, стало быть, батенька, ты круглый дурак! И слушать тебя не стоит, а стоит гнать взашей с любой научной кафедры! Так-то-с, Юрий Петрович! Вот и решайте, нужен вам этот адский труд или нет? И его последствия, что куда опаснее и злее!
– Нужно, – смело кивнул Миролюбов. – Это нужно мне, Федор Артурович. Моему сердцу, моей душе. – Он улыбнулся, и вышло у него это очень по-детски. – Может быть, я для этого на белый свет родился?
– Что ж, тогда дерзайте, дорогой Юрий Петрович, и Бог вам в помощь!
И Юрий Петрович Миролюбов дерзал. Днями напролет он корпел над изенбековскими «дощьками», копируя в тетради написанное и стараясь, в силу своих знаний, переводить написанное. Он пытался и фотографировать надписи, но фотографии получались плохие. Не так упадет свет – и уже текст, и без того трудно разборчивый, тотчас же менялся. В первую очередь нужно было все распознать и переписать на бумагу. Иногда хозяин мастерской становился невыносим.
– Ты пить со мной будешь? – гробовым голосом спрашивал он.
– Не хочу, Федор Артурович.
– Нет уж, мой друг, уважь…
– Федор, – возмущался Миролюбов. – Не хочу, говорю.
У сильно пьющего Изенбека после третьей бутылки менялся характер. Все, что было в нем темного и глубоко пряталось внутри, тут лезло наружу. А если был запой…
– А вот как прогоню тебя и на порог больше не пущу. Как тогда?
– В своем ли ты уме? – вычитывая текст, откликался Миролюбов, все еще надеясь, что пронесет, и хозяин мастерской оставит его в покое.
С потемневшим от выпитого лицом художник разливал вино по стаканам. В дни запоя сумрак окутывал и душу, и сердце, и разум, и весь облик полковника Изенбека. Он превращался в одинокого демона, духа зла, парящего над миром. Именно таким видел его для себя Миролюбов. Но что он мог поделать!
– Пить, говорю, будешь? А то возьму и брошу в печку все эти дощечки, будь они прокляты. Как тогда?
