Королева въезжала в столицу своего государства уже поздней осенью — моросил дождь, и ничего не казалось на свете более унылым, чем вид старого королевского дворца на острове Сите. Она закрывала глаза и видела искрившийся золотом серп — залив Золотой Рог, где отдыхали сотни кораблей; видела величественные и пестрые дворцы Константинополя, близкий берег Азии. А когда она сжимала глаза сильнее, чтобы не дать волю слезам, то различала залитую солнечным светом Антиохию с ее лимонными садами и оливковыми рощами, и вырастал перед ней вдалеке Розовый дворец князя…
Единственной радостью было то, что она увидела свою дочку Марию живой и здоровой — Алиенора обняла ее, прижала к сердцу, вся утонула в ней. Девочка была уже большой — более двух лет мать не видела Марию, и вот — такая встреча. Но Мария заплакала — мать показалась ей чужой нянькой. Надо было еще потрудиться, чтобы крошка полюбила ее…
Весной Алиенора родила второго ребенка — дочку Алису. Надежды Людовика и всего двора на мальчика вновь не оправдались. Но сильная и цветущая Алиенора не давала повода сомневаться в том, что она способна принести еще много детей французской короне, среди которых обязательно будет наследник.
Правда, цветущей и умиротворенной Алиенора все чаще оставалась лишь внешне — внутри же она все больше недоумевала. Людовик, ранее всегда интересовавшийся ее мнением на любую тему, будь то локальная война на границах Иль-де-Франса или новые налоги, теперь даже не смотрел в ее сторону, когда раздумывал над тем, куда ему повернуть руль государственного корабля.
Сразу по возвращении Людовик провозгласил настоятеля аббатства Сен-Дени «отцом родины во всех владениях французской короны». Надо сказать, Сугерий заслужил это звание по праву — если бы не он, что бы еще стало со старой доброй Францией в отсутствие ее короля!
Не знала Алиенора другого, как, оказавшись с Сугерием наедине в Оксерре, Людовик бросился в объятия учителя и зарыдал у него на плече.
— Ах, святой отец, мне столько надо рассказать вам, стольким поделиться, — говорил он. — Я не стыжусь своих слез…
Сугерий тоже плакал — и от счастья, что видел молодого короля живым и здоровым, и потому, что едва узнал своего воспитанника. И впрямь, тень всех мук адовых отпечаталась на его лице, а значит, сердце его было разбито. Но такое не могло совершить ни одно поражение на ноле боя — только во власти сильной и коварной женщины было так ранить сердце мужчины. Что значило для Марка Антония поражение в морском бою при Акциуме в сравнении с бегством возлюбленной царицы Клеопатры, в котором римский полководец увидел предательство?
— Что же она сделала с вами, ваше величество? — удрученно спросил старик. — Как же она могла…
— Я не стану винить ее, — отвечал Людовик. — Буду винить только себя — за то, что все время перечил вам и слушал ее. Вот мой самый большой и неискупимый грех.
— Нет неискупимых грехов, — мудро ответил Сугерий. — Главное, чтобы очистилось сердце. А чистое сердце не даст повторить ошибок — оно укажет новый, светлый путь.
Едва оказавшись дома, Людовик надел серую робу и совершил искупительное паломничество в шампанский город Витри, в соборе которого семь лет назад, обезумев от гнева, он заживо спалил около полутора тысяч человек. Теперь этот город называли Витри-Сожженный. Людовик посадил у стен города кедры, привезенные из Святой земли, — никому не позволил помочь себе: все сделал своими руками. Его раскаяние было так велико, что жители Витри плакали при виде копающегося в земле короля.
Вернувшись из Шампани в Париж, Людовик призвал свой двор к скромной и неспешной жизни.
Он удалил менестрелей, сказав:
— Больше я не потерплю этого балагана. Отправляйтесь на юг, там давно перепутали райские кущи с пламенем ада.
Теперь он много времени проводил за молитвами и постами. К этому его подталкивал еще и чудовищный резонанс обернувшегося крахом крестового похода, одним из лидеров которого он был. Многие сеньоры Европы обеднели, десятки тысяч дворянских семей потеряли наследников и защитников.
Бернар Клервоский переживал эту катастрофу еще сильнее Конрада и Людовика, потому что чувствовал ответственность напрямую перед Господом Богом. Он призвал Европу к новому крестовому походу, но реакция Рима оказалась сокрушительной: папа Евгений Третий публично назвал своего учителя безумцем, а его затею — глупостью.
Людовик был одним из тех немногих, кто вспыхнул идеей отмщения, но Сугерий быстро привел его в чувство и силой убеждения направил энтузиазм короля на укрепление своего государства. В эти самые месяцы Алиенора решила, что хватит быть наседкой и пора становиться королевой. Она уже не раз проявляла желание участвовать в политической жизни королевства, хозяйкой которого являлась. Но Людовик отвечал уклончиво, говорил, что ей надо заботиться о малышах: а не это ли главная работа женщины? До времени Алиенора считала, что ему просто не до нее, — Людовику надо было пополнять казну, расплачиваться с долгами, объезжать провинции и лично давать указания вассалам, наконец, вершить королевское правосудие. Но когда тоска смертная при дворе, да еще с двумя ляльками, стала для нее хуже турецких стрел в горах Анатолии, она очень твердо сказала мужу:
— Я хочу присутствовать на Королевском совете, Людовик.
Но тот лишь пожал плечами:
— Ты можешь это делать, милая, но твой голос ничего не решит.
— Что это значит? — изумленно спросила она.
— Только то, что к твоим советам никто не станет прислушиваться. Все считают тебя виновницей наших неудач, а меня глупцом, потому что я слушал тебя.
— Помилуй, Людовик, — не сразу проговорила она. — Я согласна, мы многое натворили вместе. И я часто была виновата перед тобой и перед другими. Но время идет, и мы меняемся. В те недели, когда ты вез меня больной из Потенцы в Тускулу и потом дальше, во Францию, я многое поняла для себя, многое осознала. И в том числе свою неправоту. Поверь мне, это так. Ведь я не глупа и смогу помочь тебе. — Категоричность мужа сбила ее с толку, жестоко обидела. — Нельзя же вот так взять и отстранить меня, выбросить, точно тряпку. — В глазах ее неожиданно заблестели слезы. — Так нельзя, Людовик. Я всю свою жизнь хочу начать заново. Именно теперь, сейчас. Я даже готова вновь полюбить тебя…
— Вновь полюбить? — усмехнулся он. — Твои слова дорогого стоят! — В лице Людовика, напротив, сейчас была уверенность и сила. И еще плохо скрываемая злость. — Надо было думать раньше, Алиенора, а теперь поздно. Отныне, с твоей любовью или без нее, я намерен править один!
Но брови королевы уже быстро поднимались вверх.
— Один? — переспросила она.
— Да, один, — утвердительно и с вызовом кивнул он.
Нужно было именно так поступить с ней, чтобы руно ягненка тотчас лопнуло и показалась рыжая шкура львицы и мускулы под ней. И чтобы огонь в глазах большой кошки вновь сверкнул по-прежнему — яростно и жестоко.
— Однажды я уже говорила тебе, Людовик, я не безземельная принцесса. За мной Аквитания, Пуату и другие провинции, которые будут побольше твоих уделов. Ты и моими землями собираешься править в одиночку?
