У жителей Витри не было шанса — слишком большое и грозное войско привел под их стены Людовик Седьмой. Гарнизон крепости таял, отбиваясь от противника, а с ним таяло и городское ополчение. В тесное и тугое кольцо был взят Витри. А потом королевские солдаты ворвались в бреши, пробитые в стенах, смертоносными ручейками быстро потекли по улицам города, не щадя никого. А вскоре уже и ворота города были открыты, и резвая конница, одурманенная запахом близкой крови, поспешила взять свое.
Жители Витри оказались парализованы, лишены воли и сил…
На высоты Фурш, в ставку короля, с факелами в руках быстро поднимался конный отряд.
— Город взят, ваше величество! — отрапортовал укрытый с головы до ног кольчугой, в рваном плаще офицер — он только что вынырнул из боя. — Гарнизон истреблен, убитых много, мы не жалели никого. Но большинство горожан не сдаются. Они заперлись в главном соборе. Что нам делать?
— Сколько их там? — спросил молодой король.
— Около полутора тысяч!
Людовик цепко смотрел на языки пламени, пожирающие город, на черную гарь, уходящую в ночное небо над Витри.
— Как нам быть, ваше величество? — вновь спросил офицер.
Рыцари его отряда и королевская свита — все не сводили сейчас с Людовика глаз. От его воли зависели жизни многих людей.
— Подожгите собор, — сдерживая захрапевшего коня, сказал король.
Это был приговор. Он поразил не только многочисленных людей свиты. Но даже офицер и окружавшие его рыцари, чьи плащи были перепачканы кровью горожан и на чьих мечах, вложенных сейчас в ножны, запеклась их кровь, озадаченно хмурились. Ведь одно дело — устроить резню на улицах города, когда в пылу боя становится все равно, кто перед тобой, и другое дело — хладнокровно уничтожить дом Господа…
— Но… ваше величество, — пытаясь найти ответ на лицах безмолвной свиты, пробормотал офицер. — Там одни женщины и дети…
— Я же сказал — поджечь его! — молодой король ткнул пальцем в сторону погибающего города. — Обложить дровами и поджечь со всех сторон! И не забудьте подпереть двери и окна бревнами! — Его рука непроизвольно потянулась к эфесу меча. — Или… вы оглохли?
Офицер с опаской поднял глаза на Людовика Седьмого.
— Нет, мой государь…
— Хорошо. И побольше серы и смолы, капитан!
Свита молчаливо опустила глаза, уставившись в изрытую конскими копытами землю. Слово короля — закон. Он венчан на царствование именем Господа, и в его воле — жизнь и смерть простых людей. Королю, а не солдатам, представ перед Создателем на Страшном суде, отвечать за кровь и страдания невинных.
— Будет исполнено, государь, — кивнул капитан.
Он повернул коня и, бросив своим рыцарям: «За мной!» — понесся с холмов Фурш вниз — в сторону растерзанного и полыхающего Витри.
С молодым королем боялись заговорить: его гнев был сейчас подобен молнии — он мог поразить любого. Последние шесть лет, которые он пребывал на троне, Людовик Седьмой словно летел в пропасть и тащил за собой все королевство. Эти годы правления были подобны десяти казням египетским, которые обрушились на головы французов. Людовик объявил войну всем, кто был ему не по нраву. Он воевал с Южной и Восточной Францией, с крупными феодалами и городскими коммунами, но в первую очередь — с церковью, с Римом. И такое противостояние вышло ему боком. Не так давно разгневанный понтифик подверг его королевство интердикту — колокола умолкли по всем землям, которыми управлял Людовик, церковь отказала французам в небесном покровительстве. Мудрый Сугерий находился в опале — теперь его обязанности ограничивались пастырским служением в аббатстве Сен-Дени. Политик и администратор, друг прежнего короля, столько сделавший для блага государства, забыл дорогу во дворец на остров Сите.
А в довершение всего — поступок истинного палача…
И вот уже над городом стало расти пламя, оно взбиралось все выше и выше — к ночному небу. Точно ярко горела щепка! Это занимался главный городской собор, забитый горожанами Витри. Каждому из свиты короля было сейчас ясно где-то совсем рядом разверзается ад. И никто бы не рискнул заглянуть в глаза Людовика Седьмого. Непостижимо страшны были они сейчас, точно горели изнутри! Словно в эти минуты сгорало сердце молодого короля! Но на самом деле в его глазах, лишенных в эти мгновения разума, полыхали отблески пламени, пожирающего город и собор, — последнее убежище до смерти напуганных, взывавших к Господу горожан…
Королева-мать Аделаида Савойская первая забила тревогу. Если Сугерий еще только мучился предчувствием будущих катастроф, то уже немолодая королева, опираясь на женскую интуицию, поняла все почти сразу. Она отпустила в далекий город Бордо послушного, миролюбивого и набожного сына, а спустя два месяца получила неприступного, хоть и счастливого, гордеца.
Людовик Шестой вел деятельную внешнюю политику, а всю администрацию государства возложил на плечи своего друга и советника Сугерия. Аделаида решила: пусть ее мальчик с женой-ребенком, о красоте которой она столько слышала, тешатся на брачном ложе, охотятся и устраивают пиры. Ей пора заняться делом — постоять у государственного руля. Но не тут-то было. Уже первого взгляда, брошенного на «ребенка» из Аквитании, хватило, чтобы понять: перед ней — опасная соперница. Взгляд этой девочки был подобен удару меча. Королева-мать надеялась, что теперь все взоры будут обращены на нее, ее будут слушать и ей же повиноваться. Но в спальне, во время любовных утех, юная жена вкрадчиво сказала мужу: «Выбирай, мой Людовик, кто твоя королева: я или она». И Людовик, не задумываясь, в той же спальне сделал свой выбор. Его позиция оказалась так категорична, что сразу после разговора королевы-матери и ее венценосного сына первая собрала багаж и навсегда уехала в свои родовые угодья. Более Аделаида Савойская в Париж не приезжала, сама себе, заказав в столицу французского королевства путь.
Едва успела пятнадцатилетняя Алиенора разделаться со своей соперницей, как из Пуатье пришло ужасающее известие.
В тронном зале король и королева выслушивали доклад сенешаля о переустройстве дворца — это была инициатива юной государыни: ей хотелось побольше света, гобеленов, цветов. Законное желание! Тем более что дворец Омбриер, по которому она втайне тосковала, всегда был для нее образцом. Неожиданно венценосной чете доложили: гонец из Пуатье. Дело государственной важности!
— Пусть войдет! — приказал к тому времени уже семнадцатилетний Людовик, входящий во вкус быть повелителем королевства и любвеобильным мужем прекрасной юной женщины.
Гонец выглядел плохо: было видно, что он мчался не одни сутки, едва успевая менять лошадей.
— Мятеж! — выговорил посланец. — Мятеж, государь… Горожане Пуатье выгнали ваших бальи и теперь создают коммуну. Они связали себя взаимной клятвой и больше не желают признавать власть графа и короля.
Худшее, что предполагал умирающий Людовик Шестой, случилось: увидев, что на престоле сидят дети, до времени покладистые вассалы стали потихоньку бунтовать.
