Вторым и последним комплиментом бедного Вольтиманда наградил в издаваемом на Манхаттане журнальчике («The Village Eyebrow»
[191]) поэт Макс Миспель (Mispel, еще одно ботаническое имя, medlar по-английски), подвизавшийся при отделении германистики университета Голуба. Герр Миспель, любивший при случае щегольнуть начитанностью, различил в «Письмах с Терры» влияние Осбреха (любимого скорыми на руку диссертантами испанского сочинителя претенциозных сказочек и мистико-аллегорических анекдотов), а наряду с ним – древнего арабского похабника, исследователя анаграмматических снов Бена Сирина, так передает его имя капитан де Ру, согласно сообщению Бартона, которое содержится в адаптированном им трактате Нефзави, посвященном наилучшим способам совокупления с чрезмерно тучными или горбатыми партнершами («Благоухающий сад», изд-во «Пантера», с. 187, экземпляр подарен девяностотрехлетнему барону Вану Вину его скабрезником-врачом, профессором Лягоссом). Этот критический опус завершался следующими словами: «Если господин Вольтиманд (или Вольтеманд, или Мандалатов) и впрямь является психиатром, что представляется мне возможным, то я, преклоняясь перед его талантом, преисполняюсь жалости к его пациентам».
Припертая к стенке Гвен – жирненькая fille de joie (по склонности, если не по роду занятий) – пискливо продала своего нового ухажера, признавшись, что она-то и упросила его сочинить эту статью, потому что не могла больше видеть «кривой улыбочки» Вана, наблюдающего, с каким безобразным пренебрежением встречают его красиво переплетенную и продаваемую в красивом футляре книгу. Гвен поклялась также, что Макс не только не ведает, кто такой на деле Вольтиманд, но и романа Ванова не читал. Некоторое время Ван лелеял мысль призвать мистера Медлара (который, как он надеялся, выберет шпаги) к барьеру: на рассвете, в уединенном углу Парка, чья центральная лужайка была ему видна с террасы пентхауза, на которой он дважды в неделю фехтовал с тренировщиком-французом – единственное, не считая верховой езды, телесное упражнение, в коем он себе не отказывал и поныне; однако, к его удивлению – и облегчению (ибо он несколько стыдился защищать свой «романчик» и хотел лишь забыть о нем, совсем как другой, никак с ним не связанный Вин, верно, пожелал бы отречься, проживи он подольше, от своих отроческих грез касательно идеальных борделей), – Макс Мушмула (русское medlar) ответил на пробный Ванов картель добродушным посулом прислать ему свое новое произведение «Сорняк, задушивший цветок» (изд-во «Мелвилл-энд-Марвелл»).
Ощущение бессмысленной пустоты – вот все, что доставили Вану эти встречи с Литературой. Уже в пору написания книги он болезненно сознавал, насколько мало ему известна собственная планета, – ему, пытающемуся сложить чужую из зазубристых иверней, исподволь набранных в пораженных болезнью рассудках. Он решил по завершении медицинских исследований в Кингстоне (который был ближе его настроениям, нежели старый Чус) предпринять несколько долгих поездок по Южной Америке, Африке и Индии. Еще пятнадцатилетним мальчишкой (пора расцвета Эрика Вина) он со страстностью, присущей только поэтам, изучал расписания трех великих американских межконтинентальных экспрессов, на которых собирался когда-нибудь отправиться вдаль – и не в одиночестве (теперь в одиночестве). Темно-красный Новосветский экспресс, покидая Манхаттан и минуя Мефисто, Эль-Пасо, Мексиканск и Панамский канал, достигал Бразилии и Уитча (она же Ведьма, заложенная русским адмиралом). Здесь поезд расщеплялся надвое – восточный состав катил дальше, к Грантову Горну, а западный через Вальпараисо и Боготу возвращался на север. По чередующимся дням баснословное путешествие начиналось в Юконске, откуда один экспресс уходил к Атлантическому побережью, а другой, прорезав Калифорнию и Центральную Америку, с ревом врывался в Уругвай. Отходивший из Лондона темно-синий Африканский экспресс достигал Мыса тремя различными путями – через Нигеро, Родозию или Эфиопию. И наконец, коричневый Восточный экспресс соединял Лондон с Цейлоном и Сиднеем, проходя через Турцию и несколько «Каналов». Когда засыпаешь, трудно понять, почему названия всех континентов, кроме твоего, начинаются с А.
Каждый из трех упоительных поездов содержал самое малое по два вагона, в которых привередливый путешественник мог взять спальню с ванной и ватер-клозетом, а также гостиную с фортепиано или арфой. Продолжительность поездки менялась в зависимости от Вановых предсонных причуд, когда он в возрасте Эрика воображал, как мимо уютного, слишком уютного кресла в партере бегут, раскручиваясь, ландшафты. По влажным джунглям, горным каньонам и иным дивным местам (о, назови их! Не могу – засыпаю) гостиная катила со скоростью пятнадцать миль в час, зато в пустынях и возделанных пустошах набирала все семьдесят, девяносто семь и дивных девять десятых или сотых, соты, сеты, сеттеры, рыжие псы…
3
Весной 1869 года Давиду ван Вину, богатому архитектору фламандского происхождения (не связанному никаким родством с Винами из нашего раскидистого романа), посчастливилось, не получив ни единой царапины, уцелеть, когда у ведомой им из Канн в Калэ машины на подернутой стынью дороге лопнула передняя покрышка, а сама машина врезалась в стоявший у обочины мебельный фургон; при этом сидевшую рядом с архитектором дочь его мгновенно убило чемоданом, налетевшим сзади и сломавшим ей шею. Муж дочери, неуравновешенный, неудачливый живописец (десятью годами старший тестя, к которому он питал зависть и презрение), застрелился в своей лондонской студии, как только прочитал отправленную из нормандской деревни с ужасным названием Deuil
[192] каблограмму с известием о случившемся.
Разрушительный импульс ничуть не утратил на этом присущей ему мощи, ибо и Эрик, пятнадцатилетний отрок, не смог, при всей любви и заботе, которыми окружил его дед, избегнуть удивительной участи – странно схожей с той, что выпала на долю его матери.
Переведенный из Нота в маленькую частную школу кантона Ваад и проведший чахоточное лето в Приморских Альпах, Эрик был отправлен в Экс, что в Валлисе, хрустальный воздух которого, как полагали в то время, обладает свойством укреплять юные легкие; взамен того ужаснейший из когда-либо виданных в этих краях ураганов метнул в мальчика обломок черепицы и размозжил ему череп. В пожитках внука Давид ван Вин обнаружил множество стихотворений и набросок трактата, озаглавленного «Вилла Венус: Организованный сон».
Говоря без обиняков, мальчик искал утоления своих первых плотских томлений, составляя в воображении и подробно разрабатывая некий проект (итог чтения слишком большого числа эротических опусов, найденных им в доме близ Венсе, который дедушка купил со всей утварью у графа Толстого – русского не то поляка), а именно проект сети роскошных борделей, которые позволит ему возвести в «обоих полушариях нашего каллипигийского глобуса» ожидаемое наследство. Сеть эта представлялась парнишке своего рода фашенебельным клубом с отделениями или – воспользуемся его поэтическим оборотом – «флорамурами», расположенными невдалеке от больших городов и курортов. К членству предполагалось допускать лишь людей родовитых, «красивых и крепких», имеющих от роду не более пятидесяти лет (в связи с чем нельзя не похвалить бедного мальчика за широту воззрений) и вносящих ежегодно по 3560 гиней, не считая расходов на букеты, драгоценности и иные любовные подношения. Постоянно живущим при отделениях женщинам-врачам, миловидным и молодым («на покрой американской секретарши или помощницы дантиста»), надлежало находиться всегда под рукой для проверки интимного телесного состояния «ласкающих и ласкаемых» (еще одна счастливая формула), как равно и своего собственного, «буде обозначится необходимость». Одна из оговорок в Правилах Клуба, по-видимому, указывала на то, что Эрик, гетеросексуальный почти до неистовства, все же находил некий ersatz
[193] в вялой возне с однокашниками по Ноту (печально известной в этом отношении частной приготовительной школе): среди никак не более чем полусотни насельников крупных флорамуров полагалось присутствовать по крайности двум миловидным мальчикам в налобных повязках и коротких хитончиках, имеющим от роду не более четырнадцати лет в случае светленьких и двенадцати в случае темненьких особей. Впрочем, дабы исключить постоянный приток «записных педерастов», право предаться любви с отроком предоставлялось пресыщенному гостю лишь в промежутке между тремя, а после еще тремя девами кряду, посещенными им за одну неделю, – требование отчасти комичное, но не лишенное остроумия.
