– Тебе нравится, ты принимаешь это? – спросил озабоченно Эмбер.
– По-моему, чудесно, – ответил, нахмурясь, Круг. Он встал и прошелся по комнате. – Кое-какие строки нуждаются в дополнительной смазке, – продолжал он, – и мне не понравился цвет мантии рассвета, я представляю себе «russet» менее кожистым и пролетарским, но, может быть, ты и прав. В целом получается просто чудесно.
Он говорил это, подойдя к окну и бессознательно глядя во двор, в глубокий колодец света и тьмы (ибо, как это ни странно, час был послеполуденный, не полночный).
– Ну, я очень рад, – сказал Эмбер. – Конечно, нужно еще переменить массу мелочей. Я думаю остановиться на «laderod kappe».
– Некоторые его каламбуры… – сказал Круг. – Ба, это еще что за притча?
Он вдруг увидел двор. Двое шарманщиков стояли там в нескольких шагах один от другого, и ни один не играл, напротив, – оба глядели подавленно и были словно бы не в своей тарелке. Немногочисленные малолетки с тяжелыми подбородками и зигзагообразными профилями (один малец держал за веревочку игрушечный автомобильчик) молча на них таращились.
– Отроду не видел двух шарманщиков зараз в одном и том же дворе, – сказал Круг.
– Я тоже, – сказал Эмбер. – А теперь я тебе покажу…
– Хотел бы я знать: что случилось? – сказал Круг. – Вид у них донельзя смущенный, и они не играют или не могут играть.
– Может быть, один из них вторгся в пределы другого, – предположил Эмбер, выравнивая свежую стопку листков.
– Может быть, – сказал Круг.
– И может быть, каждый боится, что стоит ему начать, как соперник примажется со своей музыкой.
– Может быть, – сказал Круг. – И все-таки зрелище редкостное. Шарманщик – самая что ни на есть эмблема одиночества. А тут – нелепое удвоение. Они не играют, а смотрят вверх.
– А теперь, – сказал Эмбер, – я прочитаю тебе…
– Мне известны люди только одной профессии, – сказал Круг, – которые вот так же заводят глаза. Это наши попы.
– Ну же, Адам, сядь и послушай. Или я тебе надоел?
– Что за глупости, – сказал Круг, возвращаясь к креслу. – Я просто пытался понять, что в них не так. И детей, похоже, их молчание озадачивает. Что-то есть во всем этом очень знакомое, а я никак не вспомню что, какой-то поворот мысли…
– Главная трудность, с которой сталкиваешься, переводя это место, – сказал Эмбер, облизывая после глотка пунша толстые губы и поудобней пристраиваясь к большой подушке, – главная трудность…
Его прервал далекий звон дверного колокольчика.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил Круг.
– Никого. Разве из актеров кто зашел посмотреть, не помер ли я. Вот разочарование для них.
Шаги лакея удалились по коридору. Потом вернулись.
– К вам джентльмен и леди, сэр, – сообщил он.
– А, черт, – сказал Эмбер. – Ты бы не мог, Адам?..
– Да, разумеется, – произнес Круг. – Сказать им, что ты спишь?
– И что я небрит, – сказал Эмбер. – И что очень хочу читать дальше.
Миловидная дама в сшитом по мерке сизовато-сером костюме и господин со сверкающим красным тюльпаном в петлице визитки бок о бок стояли в прихожей.
– Мы… – начал господин, копошась в левом кармане штанов и несколько извиваясь как бы от колик или слишком тесной одежды.
– Господин Эмбер слег с простудой, – сказал Круг. – Он просил меня…
Господин поклонился:
– Понимаю, вполне, однако вот это, – (свободная рука протянула карточку), – укажет вам мое имя и положение. У меня, как изволите видеть, приказ. Я поспешил подчиниться ему, презрев мой личный долг, долг хозяина дома. Я тоже принимал гостей. Не сомневаюсь, что и господин Эмбер, ежели я правильно произношу его имя, проявит такую же поспешность. Это мой секретарь – фактически нечто большее, нежели секретарь.
– Ах, оставь, Густав, – сказала дама, слегка подпихивая его локотком. – Профессора Круга, уж верно, не интересуют наши с тобой отношения.
– Наши с тобой сношения? – молвил Густав, взглянув на нее с выражением глуповатой игривости на аристократическом лице. – Скажи еще разик. Так приятно звучит.
Она опустила густые ресницы и надула губки.
– Я не то хотела сказать, гадкий. Профессор подумает Gott weiss was.
– Это звучит, – нежно настаивал Густав, – подобно шелесту ритмичных пружин одной синей кушетки в одной уютной спаленке для гостей.
– Ну хватит. Это наверняка больше не повторится, если ты будешь таким противным.
– Ну вот, она на нас и рассердилась, – вздохнул Густав, оборотившись к Кругу. – Остерегайтесь женщин, как говорит Шекспир! Однако я должен исполнить мой печальный долг. Ведите меня к пациенту, профессор.
– Минуту, – сказал Круг. – Если вы не актеры, если все это не идиотский розыгрыш…
– О, я знаю, что вы хотите сказать, – замурлыкал Густав, – вам кажется странной присущая нам утонченность, не так ли? Эти вещи обычно ассоциируются с отталкивающей брутальностью и мраком: ружейные приклады, грубая солдатня, грязные сапоги – und so weiter. Но в Управлении осведомлены, что господин Эмбер был артистом, поэтом, чувствительной душой, вот они там и решили, что некоторое изящество и необычайность в обстановке ареста – атмосфера высшего света, цветы, аромат женственной красоты – смогут смягчить испытание. Прошу заметить, я явился в гражданском. Возможно, – каприз, это уж как вам будет угодно, но с другой стороны, представьте, как мои неотесанные ассистенты, – (ткнув большим пальцем свободной руки в сторону лестницы), – с грохотом вламываются сюда и начинают вспарывать мебель.
– Вынь из кармана ту большую противную штуку, Густав, и покажи профессору.
– Скажи еще разик?
– Я имею в виду пистолет, – сдавленно молвила дама.
– Ага, – сказал Густав. – Неправильно понял. Но мы объяснимся позднее. Не обращайте на нее внимания, профессор. Склонна преувеличивать. По правде сказать, ничего такого особенного в этом орудии нет. Банальная служебная принадлежность, номер 184682, их можно увидеть дюжинами в любую минуту.
– Ну, с меня хватит, – сказал Круг. – Я к пистолетам равнодушен и – ладно, не важно. Можете засунуть обратно. Я хочу знать только одно: вы намерены забрать его прямо сейчас?
– Эт’точно, – ответил Густав.
– Я найду способ пожаловаться на эти чудовищные вторжения, – загремел Круг. – Так продолжаться не может. Они были совершенно безобидной пожилой парой, и оба со слабым здоровьем. Вы определенно пожалеете об этом.
– Мне вдруг пришло в голову, – сообщил Густав, обращаясь к своей миловидной спутнице, пока они следом за Кругом шли по квартире, – что полковник, пожалуй, перебрал по части шнапса к тому времени, когда мы его покинули, так что я сомневаюсь, чтобы до нашего возвращения твоей сестричке удалось хорошо сохраниться.
