Послышался стук колес, кто-то подъехал к парадному крыльцу. Болдвуд закрыл футляр, заботливо спрятал его в карман и вышел на площадку лестницы. В этот миг внизу лестницы появился старик, его доверенный слуга.
– Гости прибыли, сэр, куча народу, и пешком, и на лошадях.
– Сейчас спущусь. Только что подъехал экипаж… Это не миссис Трой?
– Нет, сэр, она еще не приехала.
Едва Болдвуд произнес имя Батшебы, как лицо его помрачнело, но то была лишь жалкая попытка скрыть свои переживания. Спускаясь с лестницы, он нервно барабанил пальцами по карману, выдавая свое возбуждение.
7
– Что, неплохо я замаскировался? – спросил Пенниуэйса Трой. – Я уверен, что теперь никому меня не узнать.
Он застегивал тяжелое серое пальто допотопного покроя с капюшоном; жесткий воротник был поднят и, как забор, окружал шею, подпирая дорожную шапку, нахлобученную на самые уши.
Пенниуэйс снял нагар со свечи и принялся оглядывать Троя.
– Так вы надумали отправиться туда? – спросил он.
– Отправиться? Ну, конечно.
– А почему бы вам не написать ей? Вы таки попали в переплет, сержант. И когда вы вернетесь, то знайте – все ваши штучки выплывут наружу, а ведь они не больно-то приглядные. Ей-богу, будь я на вашем месте, я так и остался бы одиноким парнем по имени Фрэнсис. Хорошая жена – дело неплохое, но лучше не иметь никакой жены, чем иметь самую лучшую. Так я полагаю, а про меня недаром говорят, что я малый с головой.
– Ерунда! – огрызнулся Трой. – У нее куча денег, и дом, и ферма, и лошади, и всякие там удобства, а я перебиваюсь с хлеба на воду – злополучный искатель приключений! Да и о чем тут толковать! Теперь уж поздно, и я этому рад. Сегодня днем меня видели и узнали. Я вернулся бы к ней на другой же день после ярмарки, если бы вы не запугивали меня законом и не давали дурацких советов насчет развода. Но я не стану больше откладывать. И дернуло же меня удрать от нее, черт подери! Идиотская сентиментальность – вот оно что! Но кто бы мог думать, что она захочет поскорей переменить фамилию!
– А я бы сразу смекнул. Этакая скверная женщина на все способна.
– Да кто вы такой, чтобы судить о ней, Пенниуэйс!
– Ладно, вот что я вам доложу, сержант: на вашем месте я опять махнул бы за границу, туда, откуда вы приехали, – уезжайте-ка, покуда еще не поздно! Не стал бы я поднимать бучу да нарываться на оскорбления ради удовольствия жить с ней, ведь наверняка все узнают, что вы играли в балагане, хоть вы и надеетесь, что все сохранится в тайне. Бьюсь об заклад, поднимется переполох, ежели вы нагрянете в самый разгар болдвудского праздника.
– Хм, пожалуй, да. Уж конечно, он не слишком-то мне обрадуется, если она сейчас с ним, – сказал сержант с легким смешком. – Я окажусь в роли Алонсо Смелого
[44]. Когда я войду, гости оцепенеют от страха, смолкнет смех, замрет веселье, комната осветится зловещим огнем, и черви… Брр! Какой ужас! Пенниуэйс, позвоните, чтобы принесли еще бренди, меня вдруг затрясло, да еще как! Да, чего еще не хватает? Трости! Мне нужна трость!
Пенниуэйс оказался в затруднительном положении: Батшеба и Трой могли помириться, и не мешало обеспечить себе поддержку мужа, чтобы повыситься в глазах жены.
– Иной раз мне сдается, что она все еще любит вас, и все ж таки у нее доброе сердце, – сказал он, пытаясь выкрутиться. – Ей-ей, трудно судить по наружности. Понятно, вы сделаете по-своему и пойдете туда, сержант, ну а я готов сделать все, что вы скажете.
– А ну-ка взгляните, который час, – проговорил Трой, залпом осушив стакан. – Половина седьмого. Я пойду не торопясь и буду там около девяти.
Глава LIII
Бой начался. Победа или смерть
Перед домом Болдвуда в темноте топталось несколько мужчин; они глядели на двери, которые по временам распахивались, пропуская гостя или слугу, тогда золотая полоска света пробегала по земле, и снова все кругом погружалось во мрак, только слабо, как светлячок, мерцал фонарь, висевший над дверями среди зеленых ветвей.
– Сказывал парнишка, что его видели нынче днем в Кэстербридже, – проговорил вполголоса один из мужчин. – И мне верится, что это правда. Вы же знаете, его тело так и не нашли.
– Чудная история! – отозвался другой. – Как пить дать, она ничего не знает об этом.
– Ясное дело.
– Может, ему и не желательно, чтобы она знала.
– Ежели он в живых и околачивается здесь по соседству, уж, верно, задумал что-то недоброе, – продолжал первый. – Бедняжка, она еще совсем молодая. Жалко мне ее, ежели это правда. Уж он разорит ее в пух и прах.
– Ну нет, теперь он наверняка остепенится, – вставил человек, настроенный более оптимистично.
– Нужно было быть дурой, чтобы связаться с этим малым! Она такая своевольная и самостоятельная, что ее не больно-то жалко, и скорее хочется сказать: «Так ей и надо!».
– Нет, нет! Тут ты не прав! Ведь она была тогда совсем молоденькой, где же ей было раскусить этого парня! Ежели правда все, что сказывают, то для нее это уж чересчур тяжелое наказание, не заслуживает она такого… Эй, кто там?
Окрик был вызван шумом приближающихся шагов.
– Уильям Смолбери, – раздалось в ответ, и неясная фигура выступила из темноты и приблизилась к ним. – Что за тьма нынче, хоть глаз выколи! Я чуть было не шагнул мимо доски, что положена через речку, так и бухнул бы на дно! Сроду со мной такого не случалось. А вы кто такие будете – болдвудские работники? – пришедший вглядывался в лица мужчин.
– Да. Мы только что сошлись здесь.
– А! Узнаю: это Сэм Сэмуэй. Голос-то вроде знакомый. Что ж, зайдемте?
– Сейчас войдем. Скажите, Уильям, – прошептал Сэмуэй, – довелось вам слышать эти чудные россказни?
– Какие? Что видели сержанта Троя? Вы об этом спрашиваете, друзья? – сказал Смолбери, тоже понизив голос.
– Ну да. В Кэстербридже.
– Как же, слыхал. Лейбен Толл только что мне на ухо шепнул… А вот как будто и сам Лейбен. Совсем близко послышались шаги.
– Лейбен?
– Он самый, – откликнулся Толл.
– Слыхал еще что-нибудь новенькое?
– Нет, – отвечал Толл, подходя к работникам. – И думается мне, лучше нам помалкивать. Ежели все это враки, то мы только зря ее взбудоражим, а уж если это окажется правдой, то незачем раньше времени ее баламутить. Дай бог, чтобы это оказалось враньем. Хотя Генери Фрей да и другие иной раз на нее и ворчат, сам я от нее ничего, кроме добра, не видывал. Она горяча и норовиста, но все-таки она славная девушка и нипочем не солжет, хотя бы правда была ей во вред, и я ни за что не пожелаю ей зла.
