Однако лето шло вперед, она стала все больше времени проводить на свежем воздухе и начала по необходимости вникать в хозяйственные дела, хотя никогда не выезжала, как прежде, на место работ и сама ничем не распоряжалась.
Однажды в августе, в пятницу вечером, она решила немного прогуляться по дороге и вошла в селение – в первый раз после рокового события, случившегося на рождество. В ее лице не было ни кровинки, глубокий траур подчеркивал мраморную бледность, которая казалась прямо сверхъестественной.
Дойдя до лавки, находившейся на краю селения почти против кладбища, Батшеба услышала голоса, доносившиеся из церкви, и догадалась, что там происходит спевка. Она перешла через дорогу, открыла калитку и вошла на кладбище.
Окна в церкви были расположены так высоко, что стоявшие внутри певчие никак не могли ее увидеть. Она тихонько проскользнула в тот уголок кладбища, где в свое время трудился Трой, сажая цветы на могиле Фанни Робин, и остановилась у мраморного надгробия.
Когда она прочла всю надпись до конца, взгляд ее оживился, и какое-то тихое удовлетворение разлилось по ее лицу.
Сперва шли слова самого Троя:
Поставлен Фрэнсисом Троем
в память дорогой его сердцу
Фанни Робин,
умершей 9 октября 18…
в возрасте 20 лет.
Под ними стояла свежевысеченная надпись:
В той же могиле покоятся останки
Фрэнсиса Троя,
умершего 24 декабря 18…
в возрасте 26 лет.
Пока она стояла, читая и размышляя, из церкви долетели звуки органа. Она обогнула храм, легкими шагами вошла под портик и стала слушать. Двери были заперты, певчие разучивали новый гимн. В душе Батшебы вдруг пробудились чувства, которые долгое время она считала умершими. Высокие приглушенные голоса детей четко выводили слова, непонятные им и не доходившие до их сознания.
Веди, блаженный свет, сквозь мрак земной,
Веди меня!..
Батшеба, как и большинство женщин, всегда до известной степени поддавалась настроению. Комок подкатился к горлу, слезы подступили к глазам, и она почувствовала, что сейчас заплачет. И вот слезы полились, полились безудержно, и одна слеза упала на каменную скамью возле нее. Заплакав, сама не зная отчего, она уже не могла остановиться из-за нахлынувших на нее слишком знакомых мыслей. Она отдала бы все в мире, чтобы стать такой, как эти дети, не вникавшие в смысл гимна, невинные существа, которым не приходилось переживать подобных чувств. Все окрашенные страстью сцены ее недавнего прошлого в эту минуту ожили перед нею, даже картины, в которых не участвовало чувство, теперь ее волновали. И все же горе пришло к ней скорее как щедрый дар, чем как бич, карающий за былое.
Батшеба сидела, закрыв лицо руками, и не заметила человека, который неспешно вошел под портик; увидев ее, он сделал движение, как бы собираясь удалиться, потом остановился и стал на нее смотреть. Некоторое время Батшеба не поднимала головы, а когда поглядела вокруг, лицо у нее было мокрое, а глаза затуманены слезами.
– Мистер Оук, – воскликнула она в замешательстве. – Вы давно здесь?
– Только что пришел, мэм, – почтительно отвечал Оук.
– Вы идете в храм? – спросила Батшеба, и тотчас же из церкви донеслось, словно из суфлерской будки:
Я возлюбил веселье, и гордыня
Владела мной. Забудь об этом ныне!..
– Да, – ответил Оук. – Я, видите ли, пою в хоре партию басов. Пою уже несколько месяцев.
– Вот как. А я и не знала. В таком случае я уйду.
Я потерял предмет любви своей, —
пели дети.
– Я не хочу вас прогонять, хозяйка. Пожалуй, нынче я не пойду на спевку.
– Да нет, вы меня вовсе не гоните.
Они стояли друг против друга в замешательстве. Батшеба попыталась незаметно вытереть слезы с пылающего лица.
Но Оук сказал:
– Я не видел вас… то бишь не говорил с вами уже очень давно… – И тут же, опасаясь пробудить в ней горестные воспоминания, переменил тему: – Вы тоже хотели зайти в церковь?
– Нет, – отвечала она, – я пришла сюда одна взглянуть на памятник: так ли вырезали надпись, как я хотела? Мистер Оук, не будем говорить о том, что у нас обоих сейчас на уме.
– А они сделали надпись, как вам хотелось? – спросил Оук.
– Да. Пойдемте, посмотрите сами, если вы еще не видели.
Они пошли вместе к могиле и прочитали надпись.
– Уже восемь месяцев! – прошептал Габриэль, взглянув на дату. – Мне сдается, все это было вчера.
– А мне – будто это случилось много лет назад и будто все эти долгие годы я пролежала в могиле. Ну а теперь я пойду домой, мистер Оук.
Оук направился вслед за ней.
– Я все собираюсь с вами поговорить, – начал он неуверенным тоном. – Об одном деле. Если позволите, я, пожалуй, сейчас скажу.
– Ну конечно.
– Дело в том, что вскорости мне, пожалуй, придется отказаться от управления вашей фермой, миссис Трой. Видите ли, я подумываю о том, чтобы уехать из Англии… понятно, не сейчас, а будущей весной.
– Уехать из Англии! – воскликнула она в изумлении, огорченная до глубины души. – Что такое, Габриэль? Почему вы это задумали?
– Мне думается… так оно будет лучше, – запинаясь, сказал Оук. – Калифорния – вот место, где мне хотелось бы попытать счастья.
– Но ведь все говорят, что вы возьмете в аренду ферму бедного мистера Болдвуда?
– Мне предоставили на это право, но покамест еще ничего не решено, и, должно быть, я от этого отступлюсь. Я доработаю там этот год как управитель, а потом передам ферму опекунам – только и всего.
– Что же я буду делать без вас? Ах, Габриэль, мне думается, вам не следует уезжать. Вы так долго прожили у меня… были со мной и в счастливые времена, и в тяжелые… Мы с вами такие старые друзья, и право же, это нехорошо с вашей стороны. Я думала, что, если вы даже арендуете ту ферму, вы все-таки будете немного присматривать за моей. И вдруг вы уезжаете!
– Да я охотно бы присматривал…
– И вы уезжаете как раз теперь, когда я в таком беспомощном положении!
– Вот в этом-то и загвоздка, – уныло проговорил Габриэль. – Как раз через эту самую беспомощность мне и приходится уезжать. До свидания, мэм, – добавил он, явно желая положить конец разговору. И он зашагал по дорожке, уходя с кладбища. Она за ним не последовала.
Батшеба направилась домой, обдумывая печальное известие. Эта новость огорчила ее, но не была смертельным ударом, пожалуй, даже она была ей на пользу, ибо отвлекла от непрестанно обуревавших ее мрачных мыслей. Теперь она стала часто думать об Оуке, который начал ее избегать; тут ей вспомнилось несколько случаев, имевших место за последнее время, довольно-таки заурядных, но в совокупности доказывавших явное нежелание Оука общаться с ней. Под конец она с душевной болью осознала, что ее старинный приверженец отступился от нее и собирается бежать. Человек, всегда веривший в Батшебу и ратовавший за нее, когда все были против, в конце концов устал, ему, как и всем остальным, надоело возиться с нею, и он решил предоставить ей одной бороться с жизнью.
