Потом все, кроме Габриэля Оука, вышли из комнаты. Он продолжал стоять в нерешительности возле гроба. Оук был до глубины души потрясен зловещей иронией обстоятельств, складывавшихся против жены Троя, и чувствовал, что не в силах предотвратить беду. Как он ни старался, какие ни предпринимал меры, случилось самое худшее. Оук представлял себе, какие последствия будут иметь события сегодняшнего дня, ведь ужасное открытие неизбежно бросит на жизнь Батшебы тень, которая лишь слегка рассеется по истечении долгих лет, но никогда не изгладится окончательно.
Оук ломал голову, как бы избавить Батшебу от грозивших ей страданий? Но вот он снова взглянул на крышку гроба и вдруг увидел нацарапанные на ней простые слова: «Фанни Робин и младенец». Габриэль вынул носовой платок и тщательно стер два последних слова, оставив лишь имя: «Фанни Робин». Затем он вышел из комнаты и покинул особняк, спокойно затворив за собою парадную дверь.
Глава XLIII
Месть Фанни
– Я вам еще нужна, мэм? – спросила поздним вечером Лидди, стоя в дверях со свечой в руке и глядя на Батшебу, которая сидела, печальная и одинокая, в большой гостиной возле камина, где впервые этой осенью пылал огонь.
– Сегодня ты больше не нужна, Лидди.
– Если вам угодно, мэм, я посижу, покуда вернется хозяин. Я ничуточки не боюсь Фанни, только позвольте мне сидеть у себя в комнате при свече. Она была совсем как дитя, такая безобидная, и ее дух, уж конечно, не может никому явиться.
– Нет, нет! Ступай спать. Я подожду его до двенадцати часов и, если он не приедет к этому времени, тоже лягу спать.
– Сейчас половина одиннадцатого.
– Как! Уже?
– Почему вы не подниметесь наверх, мэм?
– Почему не поднимусь? – рассеянно повторила Батшеба. – Да ведь здесь топится камин, Лидди, – и неожиданно для себя спросила взволнованным шепотом: – Ты не слыхала каких-нибудь толков про Фанни?
Едва вырвались у нее эти слова, как на лице мелькнуло выражение непередаваемой скорби, и она залилась слезами.
– Ни единого словечка! – ответила Лидди, с удивлением глядя на плачущую хозяйку. – Отчего вы плачете, мэм? Что вас так опечалило? – она подошла к Батшебе, в глазах ее светилось искреннее сочувствие.
– Ничего, Лидди… Ты мне больше не нужна. Я и сама не понимаю, почему за последнее время у меня так часто глаза на мокром месте, раньше этого со мной не бывало. Спокойной ночи.
Лидди вышла из гостиной и притворила за собой дверь.
Батшеба чувствовала себя одинокой и несчастной. Правда, до своего замужества она привыкла к одиночеству, но раньше ее можно было уподобить человеку, одиноко стоящему на вершине горы, а теперь она как бы находилась в одиночном заключении. За последние два дня на нее нахлынули мучительные мысли о прошлом ее мужа. Теперь в ее груди бушевали самые противоречивые чувства, и сперва ей не захотелось поставить на ночь к себе в дом тело Фанни. Но потом она осознала, что ею владеют предрассудки, и решила превозмочь жестокий низменный инстинкт, заглушавший в ее сердце всякое сочувствие к умершей женщине, которая до нее была дорога Трою; Батшеба по-прежнему его любила, хотя ее любовь была смертельно ранена и отравлена мрачными предчувствиями.
Минут через десять снова раздался стук в дверь. Опять появилась Лидди. Сделав несколько шагов, она остановилась, немного помялась и сказала:
– Мэриен только что слышала кое-что больно чудное, только бьюсь об заклад, что это вранье. И мы наверняка узнаем, все как было, через день-другой.
– Что такое?
– Да это ничуть не касается вас, мэм. Это насчет Фанни. То самое, что вы слыхали.
– Да я ничего не слыхала.
– Видите ли, сейчас по Уэзербери пошли недобрые слухи, будто… – Лидди подошла вплотную к своей хозяйке и медленно прошептала ей на ухо окончание этой фразы, кивнув головой в сторону комнаты, где лежала Фанни.
Батшеба вздрогнула,
– Не верю этому! – воскликнула она с жаром. – Да и на крышке гроба написано только ее имя!
– И я не верю, мэм. Да и мало кто верит. Будь это правда, уж мы наверняка что-нибудь да услыхали бы, как по-вашему, мэм?
– Может, и услыхали бы, а может, и нет.
Батшеба отвернулась и стала смотреть на огонь в камине, чтобы Лидди не увидела ее лица. Убедившись, что хозяйка больше не расположена говорить, Лидди выскользнула из комнаты, тихонько притворила дверь и отправилась спать.
В тот вечер лицо Батшебы, не сводившей глаз с огня, могло бы вызвать беспокойство даже у постороннего человека. Батшеба и не думала торжествовать, узнав о печальной участи Фанни Робин, хотя ее можно было бы уподобить Эсфири, а соперницу – злополучной Васти
[33], и невольно хотелось сопоставить их судьбы. Простодушная, выросшая за городом и воспитанная в старомодных правилах, Батшеба была потрясена событием, которое произвело бы лишь слабое впечатление на светскую женщину, – смертью Фанни и ее младенца (если он вправду у нее был). Когда Лидди вторично вошла в комнату, прекрасные глаза хозяйки смотрели на нее как-то безжизненно и устало. После того как девушка все выболтала и удалилась, в этих глазах отразилось неимоверное страдание. Немного спустя оно перешло в апатию. Но время текло, и мысли Батшебы, вначале вялые и сумбурные, стали постепенно оживляться, разгладились мрачные складки на лбу, и выражение тревоги в глазах сменилось покоем сосредоточенного размышления.
Батшеба смутно догадывалась, что смерть Фанни связана с какой-то трагической историей, в которую замешана и она сама, хотя ни Оук, ни Болдвуд даже не допускали мысли, что она обо всем догадывается. Встреча с одинокой женщиной субботним вечером произошла без свидетелей и не вызвала никаких толков. Оук из самых лучших побуждений пытался возможно дольше сохранить в тайне все, приключившееся с Фанни, но если б он знал, что Батшеба сама старается распутать этот узел, он не стал бы держать ее в томительной неизвестности, понимая, что ужасная правда только подтвердит ее подозрения.
Внезапно ей страстно захотелось поговорить с человеком, более сильным духом, чем она, и почерпнуть у него мужества, чтобы с достоинством перенести свалившееся на нее бремя мук и стоически перетерпеть гнетущие сомнения. Где бы ей найти такого друга? Только не у себя в доме. Она куда хладнокровнее всех женщин, живущих под ее кровом. Сейчас ей хотелось одного – научиться терпеливо выжидать и воздерживаться от всяких суждений хотя бы в ближайшие часы, но некому было ее в этом наставить. Уж не пойти ли ей к Габриэлю Оуку? Нет, она этого не сделает!
«Как стойко умеет переносить Оук все трудности жизни», – подумалось ей. Казалось, Болдвуду доступны более глубокие, возвышенные и сильные чувства, чем Габриэлю, а между тем он до сих пор постиг не лучше ее ту простую науку, какой в совершенстве овладел Оук, доказывая это каждым своим движением и взглядом: он умел поступаться своими личными интересами ради интересов других людей и не ставил выше всего свое благополучие. Оук вдумчиво всматривался в происходящие события, отнюдь не считая себя их центром. Именно такой и хотелось бы ей быть! Но ведь Оука не мучает неизвестность, от которой сейчас разрывается ее сердце. Оук решительно все знает о Фанни – она уверена в этом. Если она сейчас отправится к нему и задаст лишь один краткий вопрос: «Правду ли говорят люди?» – он как человек чести обязан будет ей ответить. И она получит невыразимое облегчение. Ей не понадобится давать ему объяснений. Оук так ее изучил, что его не испугает никакая ее эксцентричность.
